За нами Москва. Записки офицера.

— Краев на той стороне сидит. Его долю не сметь трогать, — бросил я вслед уходящему Борисову.

— Ни за что ты честного парня отругал. Ты прав в одном: при нашем положении надо было класть в котел меньше нормы, чтобы побольше иметь в запасе. Но ты слишком не расходись. С Рахимовым разреши мне самому поговорить.

В это время раздались ружейно-пулеметная трескотня и три выстрела из противотанковой пушки...

Когда мы с Толстуновым сидели на валежнике и ели из одного котелка кашу, пришел Рахимов.

— Ну, что там, Хаби, вы с немцами «гутен моргеном» обменялись? — смеясь спросил Толстунов. — А мы вот наслаждаемся, как видишь, вкусной кашей. Ты предлагал вылить все из кухни, — громко рассмеялся он, — а я спас, так что этим вкусным завтраком вы все мне обязаны...

Рахимов устало опустился на пень и приказал моему коноводу принести ему поесть.

...Батальон по тылам противника пробирался к своим. Мы шли по проселкам, по лесным просекам, с боем перешли шоссе. Когда подходили к шоссе, по нему мчались немецкие машины. Теперь шоссе было открыто для них. Мы пропустили одну мотоколонну, подтянулись и залегли почти у самого кювета. Появилась вторая мотоколонна. В кузовах машин сидела пехота. Я приказал вести огонь по кузовам машин, в водителей не стрелять. Машины поравнялись с нами. По сигналу был открыт ружейно-пулеметный огонь. Ошеломленные неожиданным обстрелом, водители прибавили газу и промчались, увозя свой груз — убитых и раненых. Пуля угодила в водителя предпоследней машины. Машина остановилась, а идущая сзади натолкнулась на нее. Немецкие солдаты спрыгнули на шоссе, залегли в кюветы и открыли огонь.

— Вперед! — крикнул я.

Наши бойцы бросились вперед, смяли немцев. Мы пересекли шоссе коротким броском и спешно углубились в лес. Вышли на опушку леса в районе Гусенова. Краев доложил, что Гусеново занято немцами. Расставили непосредственное охранение, решили устроить двухчасовой привал, разведать окрестности.

Разведчики ушли выполнять задание. Люди расположились на отдых. Рота Краева завтракала, обедала. Рахимов был в плохом настроении. Видимо, Толстунов серьезно поговорил с ним. Рахимов спросил у меня разрешения «пойти и одним глазком посмотреть на шоссе». Он уехал со своим коноводом и не вернулся в батальон.

Опершись на ствол громадной сосны, я уснул. Вдруг затрещали автоматные очереди. Я проснулся и вскочил. В маскхалатах, треща автоматами, шел немецкий взвод. Наш батальон, который отважно дрался почти трое суток, бежал в панике. У пушек, повозок, походных кухонь стояли наши лошади. Они выглядели осиротевшими, беспомощными. «Значит, все пропало», — промелькнуло у меня в голове.

— Комбат остался, а вы бежите! Назад! — как сквозь сон донесся до меня голос Толстунова.

Участилась трескотня беспорядочной стрельбы, свистели пули, послышались команды, ругань, выкрики. Кто-то крикнул: «Ура!» Люди с разъяренными лицами повернули назад, держа винтовки наперевес. Я стоял как вкопанный. Помутилось в глазах, не слушались ни ноги, ни руки, омертвел язык. Все перемешалось, как в нелепом сне. Я тогда пережил и понял, что такое оцепенение. За десять минут я постарел на десять лет.

...Рахимов отлично ориентировался на местности как днем, так и ночью, но он уехал и не вернулся. Командир нашей головной роты Филимонов был не особенно силен в вопросах топографии, а наши взводные лейтенанты, досрочные выпускники Ташкентского и Алма-Атинского пехотных училищ были слишком молоды и малоопытны.

Во главе головного дозора стал я сам (всякий военный поймет, что значит командиру батальона идти во главе головного дозора). Шли осторожно, медленно. Я держал за пазухой топографическую карту и компас. На каждом повороте сличал карту с местностью, определял азимуты.

Наступила ночь. Тьма-тьмущая. Просека вывела нас к большаку. Для того чтобы попасть на следующую просеку, по другую сторону большака, надо было пройти километра два по большаку, занятому противником. По нему шли танки, мотопехота, — видимо, какое-то соединение спешно подтягивалось к линии фронта. Мы стояли в лесной чаще, смотрели, как проходят колонны. Приближался топот ног — шла пехота. Посланная разведка донесла, что другая пехотная колонна идет километрах в двух-трех от места нашей стоянки. Мы вышли на большак и пошли за первой немецкой колонной в пятистах — шестистах метрах.

Когда мы прошли километра полтора, мимо нашей колонны промчался мотоцикл с коляской, и офицер, сидевший в коляске, поравнявшись с головой колонны, выкрикнул:

— Der Oberst hat befohlen, keinen Marschalt bis zum Bestimmungsort!¹⁰

— Прибавить шаг, — шепотом передали мою команду по колонне.

Я шел по левой стороне большака, вплотную к кювету, чтобы не прозевать просеку.

Мы дошли до просеки и свернули влево.

Когда мы углубились в лес, немцы спохватились. Видимо, преследовать нас они не решились, а провокационно кричали:

— Товарищи! Не туда вы пошли! Вернитесь обратно!

Минут через десять взвилось несколько осветительных ракет, и немцы бросили несколько тяжелых мин в лес, в нашу сторону.

Утрата

К утру мы добрались до своих.