За нами Москва. Записки офицера.

Деревня Колпаки. Настроение в штабе дивизии было мрачное. Меня довольно холодно принял новый командир дивизии — грузный человек, полковник Шелудков. Присутствовавшие при этом комиссар Егоров и начальник штаба полковник Серебряков были чем-то подавлены. Никто меня не спросил почти ни о чем. Полковник приказал вести батальон в наш полк...

Я вошел в оперативное отделение штаба дивизии. Капитан Гофман, взглянув на меня воспаленными от бессонных ночей глазами, вяло поздоровался и спросил безразличным тоном: «Ну как, пришли?» Затем, указав на топчан, сказал: «Вот ваш старший адъютант отдыхает». На топчане, действительно, спал Рахимов. Он, оказывается, приехал еще вчера вечером. Я разбудил его и приказал идти в батальон. На его вопрос: «Какие будут указания?», — я резко ответил: «Идите сейчас же!» Когда он вышел, Гофман спросил:

— Почему вы грубы с ним?

— Со своим коноводом выходить из тыла противника гораздо легче, чем с целым батальоном, — ответил за меня Толстунов.

Гофман вынул из полевого штабного планшета несколько листов бумаги и протянул их мне.

«...батальон вел упорные бои в районе станции Матренино, Горюны. Связь с батальоном нарушена, местоположение его неизвестно...» — прочел я в боевом донесении штаба дивизии штабу армии от двух часов ночи восемнадцатого ноября 1941 года, а в шесть часов утра этого же числа в боевом донесении писалось: «...батальон занимает прежнее положение: Горюны, ст. Матренино, отм. «151,0». В течение дня отразил несколько атак противника, подбил танк, захватил орудие ПТО, миномет, тягач с груженой автомашиной и другое оружие и имущество...»

— Ваши данные далеко не точны, — вырвалось у меня.

— У меня тогда под руками не было других данных, — холодно бросил Гофман.

В восемь часов вечера девятнадцатого ноября в боевом донесении писалось: «...батальон, занимая оборону в районе ст. Матренино, отм. «151,0», Горюны, вел бой в течение трех дней, несмотря на окружение. Противник потерял три танка, одно орудие, две автомашины, убито до ста человек, захвачено много орудий. 19 ноября 1941 года батальон попал в окружение...»

Когда я вернул документы, Гофман сказал:

— Мы принимали меры, чтобы связаться с вами. По приказанию генерала был послан взвод разведчиков. Генерал очень беспокоился и каждый час спрашивал, нет ли весточки от вас...

Меня пригласили в разведывательное отделение штаба дивизии и учинили целый «допрос». В смысле профессионального любопытства разведчики-штабники могут перещеголять любого корреспондента. От резкости меня удерживало присутствие одной девушки. Когда я вошел и представился майору Старикову, в углу комнаты сидела хрупкая светлая шатенка лет восемнадцати-девятнадцати. Среди огрубевших фронтовиков она показалась мне почти ребенком. Девушка была в гражданском платье. Простая гладкая прическа, чуть вытянутое лицо, наивные серые глаза, невысокая девичья грудь, длинные красивые пальцы. Все у нее было естественно, не было ничего нарочитого, «подкрашенного». Она скромно сияла утренней чистотой. Девушка была прислана в дивизию в качестве переводчицы. Звали ее Женей.

Меня позвал Толстунов, пришедший за мной из политотдела.

— Ну, комбат, пошли. Батальон, усталый и голодный, стоит в лесу при тридцатиградусном морозе и ожидает нас. Пошли, пошли, а то людей заморозим.

Мы шли в свой полк, который стоял в десяти километрах от штаба дивизии.

...Подойдя к деревне, где стоял штаб полка, мы увидели около роты выстроенных бойцов, командира и комиссара полка. Я остановил батальон и скомандовал: «Смирно! Равнение направо!» Салютуя клинком (который я носил по старой привычке до конца войны, даже будучи командиром дивизии), подошел строевым шагом к командиру и комиссару полка и громко отрапортовал:

— Товарищ командир, товарищ комиссар полка! — Хотя последнее по уставу не полагалось, я нарочно произнес эти слова громче, отдавая должное стараниям Логвиненко, организовавшего нам такую торжественную встречу, а он от удовольствия словно помолодел лет на десять и стоял, по-детски улыбаясь. — Первый батальон вверенного вам полка выполнил боевые задания генерала Панфилова и прибыл в ваше распоряжение...

Командир полка майор Елин, приняв рапорт, подал мне руку, а комиссар Логвиненко обнял меня, поцеловал и, обращаясь к встретившей нас сборной роте из подразделений штаба полка, своим чуть хрипловатым голосом выкрикнул:

— Нашим славным товарищам, достойно выполнившим боевое задание нашего отца — генерала Панфилова, гвардейское «ура», товарищи!

Рота громко крикнула «ура», а мой усталый батальон без всякой команды подхватил замирающее эхо, и троекратно, протяжно прокричал: «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!»

Наш боевой друг и товарищ Федор Толстунов стоял на правом фланге батальона и вытирал платком глаза.

Логвиненко был взволнован. Он вышел на середину строя, снял шапку-ушанку. На морозе его белесый чуб нелепо торчал во все стороны. Комиссар полка начал свою речь: