За нами – Россия!

Как же им было тяжело, как было страшно. Неизбежность давила, наваливалась сверху тяжестью, душила все светлые мысли. Начальство гетто зачитывало какие-то приказы и воззвания, обещало, что по окончании войны будет произведена ревизия, что все они останутся живы, если сейчас будут трудиться, как следует на благо великой освободительницы Германии. А люди начали умирать.

Не было врачей и медикаментов, началась осень, и пришли болезни. Голод, которым их морили за растянутой колючкой, добавлял тех, кто слабел с каждым днем. Но кого волнуют беды тех, кто живет в гетто? Сейчас уже никого.

Местные жители, те, что пусть и боялись, но имели совесть и сердце, старались помогать. Незаметно, постепенно, но в гетто передавали теплые вещи, сапоги, калоши, дождевики. Когда полицаи ловили доброхотов, то могли и отпустить. Лишь бы в кошелке в довесок к вещам и чугунку с горячей картошкой с салом, огурцами, хлебом и яйцами имелась стеклянная бутылка с мутным домашним самогоном. Даже не давали вездесущим мальчишкам, ужами пролезающим в незаметные щели ограждения, пинка под костлявые задницы. Но потом, видно, кто-то настучал немцам. После этого стало хуже. Когда на городской площади перед согнанными жителями прочитали первый приказ, немыслимый по жестокости, никто не поверил. Чуть позже, дергаясь в петле, над толпой висели двое мальчишек столяра Кузьменко. Передачи прекратились. Винить в этом людей было нельзя. Страх за семьи был сильнее стыда и злости на тех, кто тихо и спокойно убивал население гетто.

Вместе с гавкающими на дойче немцами, чуть позже, в городок прибывали солдаты в зеленоватой форме. У них были разные шевроны на рукавах кителей, разные лица, разный разрез глаз и цвет волос. Эти оказались еще страшнее[24].

Они говорили по-русски, с разными акцентами, с разным произношением простых слов. Национальность для них не играла никакой роли, главным было другое. Громко и с надрывом: один народ, один фюрер, один рейх. Хотя к народу-то они не относились. Они были другими, чужими, людьми второго сорта. А для своего народа, настоящего, большого и братского, они являлись теми, кем и были на самом деле – предателями. Но им было наплевать. Какое им дело до мыслей жидобольшевистских прихвостней? Они предавали, прикрываясь лозунгами о свободе от красного рабства и коммуняк-евреев. Зато здесь лучше, вкуснее и жирнее кормят, и сами они – сильные, позволяющие себе все, что угодно. Потому что в петлицах две серебристых руны, и они освобождают эту землю. От всех, включая детей.