За нами – Россия!

– Дывись, камрад, яка гарна жидовка! У вас, москалей, такие бывают?

– М-м-м… эй, девка, а ну иди сюда!

Сара бежит по улице, чавкая подошвами разбитых солдатских сапог. Похудевшая, слабая, но все еще очень красивая. Сзади догоняют, хрипло дыша в спину. Удар по ногам, и черная липкая грязь летит прямо в лицо. Потом волосы ее, все еще роскошные, как у мамы, волосы, накручивает в кулаке сильная рука. Рывок, Сара кричит, трое хохочут, тащат в сторону ближайшего сарая. Двери хлопают, крик Сары становится выше, захлебывается. Потом кричит уже один из одетых в зеленоватую форму. Выстрелы, еще.

Она убила одного ударом мотыги, невесть кем забытой под пуками соломы. Вырвалась, в разодранной юбке и рубашке на груди. Сумела схватить черен, что увидела краем глаза, резко ударила, врубив тупое лезвие в горло дико смотревшему на нее тому самому Павлу, уже спустившему брюки. Автоматы его друзей ударили чуть позже.

Мама не плакала, просто долго стояла под проливным дождем, смотря в никуда. Отец, вернувшийся поздно ночью, не сказал ни слова, даже не подошел к ней. На следующий день, когда их снова погнали на работу, задушил полицая, неосторожно оказавшегося в стороне от своих. Взял винтовку и ушел через лес к гетто. Он, конечно, ошибся, поступая так. Нужно было выждать, наверное, нужно было выждать. Но можно как-то понять отца, чью дочь убили, когда она защищалась от насильников. И им, тем двум, родившимся на этой же земле, ничего не было. Ведь Сара была еврейкой, животным, рабом без прав. Отец вернулся в гетто за семьей.

Его убили при всех, оставив в живых после двух ранений в ноги, когда окружили в самом конце улицы. Вывели всех евреев, выстроив в кольцо. Здоровенный и краснорожий эсэсовец ударил один раз, хакнув по-мясницки, снеся голову топором. Маму и младших повесили за полчаса перед этим, в устрашение. Тела, брошенные в канаву, ночью утащили первые партизаны, закопав здесь, на поляне в кольце рябин. В самых предгорьях. В такую же осень, в сорок первом оказавшуюся дождливой, страшной и кровавой. Камень с высеченными именами кто-то из оставшихся чудом в живых поставил намного позже…

Давно поседевший мужчина, у которого кудри сгорели еще под Сталинградом, стоял на коленях и только вздрагивал спиной и плечами. За него плакало небо.

Глава 10