Читаем За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском полностью

— То есть поляки остаются на прежнем бесправном положении второсортных подданных Российской империи. Никакой, стало быть, конституции, никакой автономии. Как он выразился, — он произнес речь по-французски — «point de réveries», «никаких мечтаний». Это «point de réveries» он сказал дважды.

Домбровский стиснул губы и сказал со сдержанной яростью:

— И на это ему никто ничего?

— Ты что, смеешься?!

— Не нашлось, значит, смелого человека? Где же польская отвага?!

Каетан иронически посмотрел на Ярослава:

— Поляки ныне дают своей отваге другой выход. Вот ты, например, добываешь для царя Кавказ. И у тебя растут звездочки на погонах и ордена на груди. Тебя ласкают, дают лизнуть руку хозяина.

Домбровский хватил кулаком по столу. Бутылка опрокинулась, чихирь вылился на земляной пол.

— Эх, — сказал Каетан, с сожалением смотря на пустую бутылку, — зачем же так…

Потом прибавил:

— Да ты не сердись на меня. Я понимаю тебя. Ты русский офицер. А тебя помнят и ждут там…

Домбровский посмотрел на Залеского. Каетан улыбался кротко, почти нежно. Во взгляде его, обращенном на Ярослава, было простодушие: «Вот я, мол, какой человек, открытый, прямой, что на уме, то и на языке». И все же за этим простодушием Ярослав снова почуял то двусмысленное и жалкое, что всегда, еще в корпусе, отвращало его от Каетана.

— Кто ж это, интересно, ждет меня? — угрюмо спросил он.

— Ну, все наши, — быстро и охотно ответил Залеский. — Арнгольдт, Сливицкий, Грудзинский, Потебня, Сераковский, Калиновский, ну, в общем, наш кружок…

— Значит, ты их все-таки видишь?

— Когда приезжаю в Петербург, конечно. Я ведь служу в этой дыре, в Тульчине. Вот вырвался наконец.

Он вытащил из-под стола щегольской кофр и достал оттуда бутылку шампанского. «А ведь искал чего выпить у меня», — подумал Ярослав.

— Берег на свой день рождения, — оправдываясь, сказал Залеский. — Ну да уж ладно.

— А свежих журналов не привез?

Каетан снова полез в кофр и вынул свернутый в трубку журнал.

— «Колокол», — сказал он. — Герценовский «Колокол». Слышал о нем?

— Давно ли он выходит? — не отвечая на вопрос, спросил Ярослав.

— С первого июля пятьдесят седьмого года. В Лондоне. С ним надо осторожно. Тут, знаешь, такое антиправительственное… Да вот я тебе прочту.

Он развернул журнал и прочел:

— «Мы лжем на словах, лжем движениями, лжем из учтивости, лжем из добродетели, лжем из порочности; лганье это, конечно, много способствует к растлению и нравственному бессилию, в котором родятся и умирают целые поколения…»

— Это кто же пишет?

— Герцен! — с гордостью сказал Залеский. — Он, знаешь, друг поляков. Его идея — вообще свободная федерация славянских народов. Вот так вот. Знаешь, Ярослав, почитаешь «Колокол» — и сам вырастаешь в собственных глазах. Не такой скотиной чувствуешь себя.

Слова эти вырвались у Каетана с какой-то искренностью. Словно спохватившись, он быстро спрятал журнал в кофр, замкнул его и ключ спрятал в карман.

— Ты забудь, что я давеча говорил об отсутствии смелости, — сказал он и снизил голос до доверительного шепота. — В Варшаве что-то зреет.

— Что же? — спросил Домбровский, тоже поневоле понизив голос.

— Много не знаю, но кое-что знаю. Тебе скажу. Есть тайные организации. Они готовят…

— Да? Восстание? — жадно прошептал Ярослав.

— Ну, ты ведь знаешь наших поляков. Где два поляка — там три партии. Есть белые и есть красные.

— Объясни.

— Сейчас. Не перебивай. Я тебе коротко. Красные — это мещане из мелких, шляхтичи победнее, из хуторов, из маленьких маёнтеков,[7] ну, всякие там сапожники, лудильщики и прочая ремесленная шушера. Да еще студенты.

— А белые?

— А белые — это солидный народ: помещики, фабриканты, аристократия.

— Чего хотят те и другие? — спрашивал Домбровский повелительным тоном.

— Ну и красные и белые хотят одного: самостоятельной Польши. И пути у них одинаковые: восстание.

— В чем же разница? Ты что-то путаешь, Каетан! — сказал Ярослав строго.

— А разница вот в чем. Красные считают, что в первую очередь надо поднять крестьянское восстание. А белые считают, что крестьян не надо привлекать к восстанию.

— Вот оно что!

— Да! А есть еще третья группа — маркиза Велёпольского. Он считает, что вообще восстания не надо. Можно мирно договориться с царским правительством, чтобы Польша осталась в составе Российской империи, но получила автономию.

Домбровский задумался, вертя в руках стакан.

— Выпьем! — сказал Залеский.

Ярослав машинально глотнул. Каетан осушил стакан до дна.

— Куда ж тебя тянет, Ярослав? К белым, к красным или к Велёпольскому? — допытывался он.

Домбровский очнулся от задумчивости.

— Дворянская революция не удается, — сказал он. — Не удалась она в России в двадцать пятом году. Не удалась она в Польше в тридцать первом. Без народа дело не пойдет.

Он встал.

— Посиди, выпьем еще, — взмолился Каетан. — У меня еще бутылочка найдется.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пламенные революционеры

Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене
Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене

Перу Арсения Рутько принадлежат книги, посвященные революционерам и революционной борьбе. Это — «Пленительная звезда», «И жизнью и смертью», «Детство на Волге», «У зеленой колыбели», «Оплачена многаю кровью…» Тешам современности посвящены его романы «Бессмертная земля», «Есть море синее», «Сквозь сердце», «Светлый плен».Наталья Туманова — историк по образованию, журналист и прозаик. Ее книги адресованы детям и юношеству: «Не отдавайте им друзей», «Родимое пятно», «Счастливого льда, девочки», «Давно в Цагвери». В 1981 году в серии «Пламенные революционеры» вышла пх совместная книга «Ничего для себя» о Луизе Мишель.Повесть «Последний день жизни» рассказывает об Эжене Варлене, французском рабочем переплетчике, деятеле Парижской Коммуны.

Арсений Иванович Рутько , Наталья Львовна Туманова

Историческая проза

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное