За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Она решительно зашагала прочь. Ярослав бросился вслед за ней. То, что она сказала, глубоко ранило его. Он испугался, что она исчезнет навсегда и он больше не увидит ее. Он просил ее забыть то, что он говорил. Гордая девушка ничего не отвечала. Тогда и в нем заговорила гордость. Он повернулся и пошел в другую сторону.

А на следующий день произошло чрезвычайное событие в жизни подпольной Варшавы. Это случилось дождливой июньской ночью. В одной из аудиторий Варшавского университета происходило заседание Центрального национального комитета. Обсуждались вопросы восстания. Домбровский не учел влияния крупной польской буржуазии и помещиков. Во время выступления Домбровского в аудиторию неожиданно ворвалась группа «белых» с револьверами в руках. Они заявили, что нынешний состав комитета нельзя считать правомочным, так как в нем не представлены с достаточной полнотой все сословия Польши. Угрожая оружием, они тут же принялись организовывать новый состав комитета во главе с Агатоном Гиллером. Некоторое количество «красных» осталось в комитете, в том числе Домбровский. «Белые» ненавидели его, но не осмелились его тронуть из-за его популярности у варшавян. Первым решением нового комитета был, вопреки яростным протестам Домбровского, перенос срока восстания на более позднее число. Совсем отменить его они не решались — слишком много надежд и упований народ связал с идеей восстания. За Гиллером осталось руководство подпольной печатью и пропагандой. Началась деконспирация. Русское военное начальство что-то заподозрило. Открытых провалов еще не было, но многих офицеров перевели в Россию и даже произошли некоторые перемены в дислокации дивизий.

А вскоре трагическая весть как громом поразила Домбровского. В учебной роте — той самой, которая должна принять такое решающее участие в восстании — открыть повстанцам ворота цитадели, — была арестована руководящая революционная группа. Два офицера в момент ареста покончили жизнь самоубийством. А Ян Арнгольдт, Петр Сливицкий, Францишек Ростковский, рядовой Щур и другие были арестованы. Им грозил военно-полевой суд и смертная казнь.

Обо всем этом Домбровскому сообщил Каетан Залеский, прибежавший к нему с трясущимися от страха губами. Он тоже состоял в руководящей группе.

Домбровский испытывал яростный гнев. Ян Арнгольдт… Петр Сливицкий… Люди чистой, благородной души… Вот они, первые жертвы из нашей среды… Первые, но не последние… А кроме того, надо менять план восстания. Взятие Варшавской цитадели с помощью учебной роты стало уже невозможным.

— У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, кто их предал? — спросил Домбровский.

Залеский отставил стакан с вином и развел руками:

— Ума не приложу… Возможно, что тут не было предательства, а были неосторожные разговоры…

— Но кто-то ж должен был их слышать и сообщить о них!

— О! Это мог быть кто угодно, случайный человек. Ведь арестованы не все члены организации — я, например… Но теперь…

— Что теперь?

— Я не поручусь, что арестованные не назовут остальных.

— Я ручаюсь за них! И Ян, и Петр, да все они — настоящие люди!..

Домбровский стал осторожен. В Центральном национальном комитете теперь большинство принадлежало представителям «белых», и Ярослав воздерживался выступать здесь, как прежде, с революционными речами. Он стал молчалив. Он развивал свою деятельность в той среде, в которой он был уверен — среди студентов, ремесленников и тех военных, которых он знал лично. Это не значит, что работа приняла меньший размах. Скорее наоборот. Так как значительная часть дня была занята у Домбровского его служебными обязанностями в дивизии, то революционной работе приходилось уделять ночные часы. Да и вообще ночная тьма благоприятствовала подпольной работе. В эти часы и приходили к нему обычно связные от подпольных повстанческих кружков.

По-прежнему военное обучение оставалось одной из главных забот Домбровского. Он дал задание руководителям кружков прислать к нему повстанцев, хорошо знающих русский язык. Через некоторое время они собрались на одной из явочных квартир. Разумеется, ночью. Ярослав с трудом различал их лица в тусклом свете свечи.

— Все ли вы хорошо знаете русский язык?

Он нарочно задал этот вопрос по-русски. Нестройный хор голосов ответил утвердительно.

Домбровский положил на стол толстую рукопись.

— Это, — продолжал он по-русски, — курс лекций по тактике. Это искусство боя. Искусство оставаться победителем. Лекции эти принадлежат самым образованным и умелым генералам русской армии. Я прибавил сюда свои дополнения применительно к условиям предстоящей нам борьбы. Повстанцы должны знать эти лекции, как молитвы. Вы должны перевести рукопись на польский язык. Мы ее размножим и раздадим повстанцам. Мы должны сделать это как можно быстрее.