За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

— Какая жалкая картина — сегодняшняя Франция! — продолжал он. — У дядюшки его, Наполеона Первого, была великая армия, у племянничка — великая полиция. И полицейский отпечаток ныне на всем. В литературе плоский стиль. Пошлость пьес, даваемых в театрах, наводит к ночи сонливость, которая утром поддерживается бессмысленными и лживыми газетами. После передовиц лондонских газет, написанных сжатым, деловым слогом, «с нервом», как говорят французы, и с «мускулами», парижские передовицы нельзя читать. Риторические декорации, полинялые и потертые, одни и те же возгласы, сделавшиеся более чем смешными — гадкими! — по явному противоречию с фактами, и заменили этим содержание. А вечером поздно по редакциям бегают какие-то господа из породы публичных мужчин, что-то вымарывают, что-то дописывают и торопятся в следующую редакцию.

Они дошли до конца набережной. В небе сгущались сумерки. Высыпали первые звезды. Один за другим стали загораться фонари. Их желтые огоньки заплясали в водах озера.

— А ведь сейчас во Франции, — снова вернулся к своей мысли Домбровский, — а ведь сейчас во Франции назревает революционный подъем.

— В чем вы видите его?

— На рабочих собраниях звучат революционные речи. И это несмотря на неизменное присутствие комиссара полиции.

— Вы сами слышали эти речи?

— Не раз. Да вот пример. В день поминовения усопших я был на Монмартрском кладбище. Конечно, французские друзья предупредили меня о том, что там произойдет. Рабочие собрались на могиле Бодена, убитого в пятьдесят первом году. Кантен, редактор делеклюзовской газеты «Le Reveil», громогласно клеймил империю. А народ кругом кричал: «Да здравствует республика!»

— Княгиня Меттерних, — заметил Герцен, — сказала о Париже: «Это гостиница Европы». А я говорю: «Это вулкан Европы!» Парижские рабочие — народ неукротимый.

— Да, их не купишь, — подхватил Домбровский. — А ведь Наполеон III с ними заигрывает: то подбросит пенсию для стариков, то разрешит организовать общества рабочей взаимопомощи. Но парижский рабочий плюет на эти подачки.

— Мне кажется, — сказал Герцен задумчиво, — что сама жизнь возбуждает в них социальный гнев. Скажите, Домбровский, как с ценами на предметы питания? Вы ведь нынче парижанин.

— Цены на мясо, яйца, сыр, масло выросли на пятьдесят процентов. А заработная плата рабочих — только на тридцать. Чувствительно повысилась и плата за наем квартиры. Конечно, это вызывает возмущения режимом. Рабочие организуются. Большую популярность приобрела деятельность Международного Товарищества Рабочих.

— Слышал. Знаю. Это действительно серьезно.

— Международное Товарищество Рабочих основано Марксом.

Герцен лукаво глянул на Домбровского:

— Не выходит ли он у вас в фавориты, как Озеров у моей Лизоньки?

Домбровский сказал смущенно:

— Я больше военный, чем политик, Александр Иванович.

Герцен вздохнул:

— Вы молоды. На вас работает не только история, но и физиология.

Без всякого перехода он вдруг добавил:

— В конце концов я и Маркс плохо знаем друг друга. Вся наша распря началась из-за Бакунина…

Он продолжал с трудом, делая паузы между словами:

— Да, я был введен в заблуждение. Теперь-то я знаю, что клевета о связи Бакунина с русским правительством — дело рук этого подлого интригана Киселева, русского посла в Париже…

Снова пауза. Потом:

— Я знаю, что Бакунин взялся переводить «Капитал» Маркса. Что ж, дай бог ему успеха. Я одного не понимаю: почему же он держал в секрете свои сношения с Марксом? Сейчас они друзья…

Герцен вдруг взял Домбровского под руку, притянул его к себе и сказал тихо и проникновенно, словно поверяя ему самое свое сокровенное:

— Друг мой, когда я вглядываюсь в силу социального движения, в глубь его и в его страстность, я вижу ясно, что настоящая борьба мира доходов и мира труда не за горами…

Он поплотнее закутался в плащ.

— Пойдемте домой чай пить. Вы завтра в Париж? Я тоже скоро туда. Есть только два города, в которых интересно жить: Лондон и Париж. О Москве и Питере не говорю, они для меня под замком. Да, я скоро в Париж, хочу положить руку на пульс социальной жизни…

Глава 28 Рассказ Врублевского

В тесной мансарде Домбровских на улице Вавэн, № 52, бывало много народу. Здесь образовалось нечто вроде неофициальной штаб-квартиры польской левой эмиграции. Заходили и французы, старик Шарль Делеклюз и молодой Луи Варлен. Своим человеком был здесь Врублевский. Иногда он приходил прямо с работы с длинной лесенкой фонарщика. Он зажигал уличные фонари. Лесенку он оставлял у консьержки, которую очаровал своей привлекательностью и учтивыми манерами. Когда она узнала, что Врублевский был в Польше полковником, она преисполнилась к нему еще большим уважением и звала его теперь: monsieur le colonel.[13] Нередко ему случалось не высыпаться, потому что политические споры в мансарде Домбровских иногда затягивались до света, а утром Врублевскому надо было бежать на улицы тушить газовые фонари. Днем ему не удавалось отсыпаться, потому что он поступил в школу генерального штаба. Он готовил себя к новому восстанию в Польше.