За несколько лет до миллениума

Я увидел маленький домик книжного магазина, где раньше часами рылся в старых книгах, что оставались не распроданными годами. Вот проплыл с правой стороны элеватор. Здесь я работал с шестого класса каждое лето, когда приезжал к бабке с дедом. Промелькнули переезд и дорога, ведущая на хутор Макаровский, куда ездил на велосипеде к своему другу Сане Галкину. Боже мой, как давно все это было! Как это было давно!

Я вернулся в купе, где все уже спали, плеснул себе водки из полупустой бутылки и лег на жесткую железнодорожную подушку, упираясь взглядом в синий дерматин верхней полки. Печаль пятидесятилетнего мужика, который увидел мир своего детства, ожила во мне и потянула цепочку воспоминаний. А поезд уносил меня все дальше от моего прошлого. Поезд стучал на стыках, словно убеждал в том, что прошлое не стоит вспоминать. Ведь это вечная грусть и тоска — вспоминать время, когда ты был счастлив и беззаботен. Далекий гудок тепловоза подводил черту, разделяющую мое прошлое с настоящим. Он увозил меня в будущее, над которым густым покрывалом висел туман, а где-то позади оставались детские драки и влюбленности, наивные мечты, неумелые поцелуи и первые робкие прикосновения к любимой девочке, лицо которой я уже не могу вспомнить и, наверное, потому реконструирую его из черт тех, кого еще помню.

Я лежал и смотрел в синий дерматин, но видел степь, усеянную россыпями красных и желтых тюльпанов. И еще я видел стройную девочку, собирающую эти тюльпаны, прозрачный родник, из которого мы пили ледяную воду, вспоминал сделанное нами в детстве футбольное поле и красное закатное солнце, повисшее над горизонтом.

Путь, который нами пройден, печален и светел, ведь он стал всего лишь воспоминанием, легкой тенью, причудливо живущей в нашей памяти, фантомом, в существование которого веришь уже с трудом. Есть только ты сегодняшний — толстый и неуклюжий мужик, растерявший свою детскую легкость непробиваемого вратаря футбольной команды, многое утративший и разочаровавшийся, плывущий в ночном поезде в ночной туман, из которого уже не будет возврата. Есть только ты — до сих пор не потерявший веру в сказку, а потому пишущий эти сказки для других. Есть только ты. И поезд. Ночной поезд, который уносит в никуда. И стихи, написанные тобой в шестнадцать лет, которые не забудутся до последнего и потому самого печального дня.

Мы — мальчишки. Мы веселы.
Наша жизнь нам ясна.
В небе солнце повесили,
Раскалив докрасна.
А мы мячик гоняем.
Мы — играем в футбол.
И мечтаем, мечтаем
Вбить решающий гол.
И еще мы мечтаем
В жизнь шагнуть широко…
До закатного пламени
Далеко, далеко.
Мы, как книжные юнги.
Вечный путь только начат.
Пожелайте нам, юным,
Прямоты и удачи.

С. Синякин. Из детских стихов

Казалось, это было еще вчера. Еще вчера. Еще вчера. И только вслушиваясь в ровный перестук колес вагона, качаясь в идущем на запад поезде, с тоской понимаешь, что до нашего рассвета теперь куда дальше, чем до туманной черты горизонта, за которую садится солнце.

Может быть, именно из этого тоскливого ощущения невозвратимой потери и родилось желание обернуться назад, посмотреть на пройденный путь и вспомнить. Вспомнить всех, кого ты любил или ненавидел, вспомнить время, которое казалось бесконечным и которое называлось жизнью. Многих уже нет, и скоро не станет и тебя. Останется маленький холмик, к которому изредка будут приносить цветы, пока не закончится время чужой памяти.

Грустить нечего. Все это неизбежно. Давайте обернемся. Быть может, там, позади, осталось то важное, что ты искал всю жизнь, а найдя, не заметил.

«Дом восходящего солнца»

Хочется начать так.

Невесомый и бессильный, я повис в центре Вселенной, слушая, как бормочут где-то за ее пределами два начала, давшие мне жизнь, те самые «ян» и «инь» китайской философии, которые в самом недалеком будущем мне предстояло назвать своими родителями.

Не помню. Ничего из этого я не помню. Первые воспоминания относятся к более позднему периоду — тропинка, по которой мы с отцом приходили в военный городок, высокие и стройные сосны, кусты терпкой черемухи. С одного такого дерева упала мама и сломала руку.

Море называлось Балтийским.