За опасной чертой

При полетах на серийных машинах неожиданности случаются крайне редко. Для летчиков-испытателей современных боевых самолетов встречи с неизведанным — это будни, их долг и призвание. Испытатель дает ответ, может ли новый самолет летать так, как задумано, и если не может, то почему.

Самолеты летали. Все до последнего. Замыслы конструкторов воплощались в металле большим коллективом опытного конструкторского бюро, а затем крылатые машины переходили в распоряжение летчиков-испытателей и вскоре поднимались в воздух.

Но ведь самолет создается не для того, чтобы только держаться в воздухе. Тем более боевой. И летчики-испытатели с каждым вылетом все строже экзаменуют его, осторожно подводят к той грани, за которой человек еще работоспособен, а металл сдает. Важно не перейти эту грань, каким-то шестым чувством ощутить те неуловимые еще изменения в характере полета, в поведении машины, которые через несколько секунд проявятся в скрежете металла, в потере управляемости, в последнем оглушительном выхлопе двигателя.

Сколько раз водил он опытные самолеты у этой опасной черты; сколько раз, словно горячего скакуна, осаживал крылатую машину перед непреодолимым пока барьером, чтобы наверняка взять его, когда созреют условия!

А тогда?

Вспомни, что произошло? Время есть. Двести шестьдесят дней и ночей в больничной постели вспоминать о том последнем полете и никуда не уйти от этих дум.

Высшая проба

Разные бывают полеты: иные навсегда ушли из памяти, другие вспоминаются изредка, к слову, к случаю. Этот, сентябрьский, останется с ним на всю жизнь.

Трудным ли был полет? Для испытателя абсолютно легких не бывает — уж очень велик груз ответственности, слишком дороги ошибки. Да разве только для испытателя? Все летчики, военные они или гражданские, в одном одинаковы — каждый из них сделает все, что предусмотрено программой полета, вложит все свое умение, знания и опыт, чтобы выполнить задание. А полетов ради прогулок, как известно, не бывает.

…Испытательный аэродром жил привычной размеренной жизнью. Каждый спокойно занимался своим делом.

— Георгий Константинович сказал, что не задержится, — сообщил товарищам механик самолета, вытирая руки чистой ветошью. — У него билеты в театр. То-то, я смотрю, веселый он сегодня.

Руководитель полетов время от времени запрашивал борт самолета и получал короткие, четкие ответы. По ним можно было составить достаточно полное представление о том, что делает летчик, как ведет себя его самолет. Все шло нормально, по программе. Ждали посадки.

И тут произошло то непредвиденное, что предусмотрено профессией летчика-испытателя. Самолет резко тряхнуло и бросило вниз. В оглушительном скрежете растворился звонкий голос турбины.

Двигатель называют сердцем самолета. Машина Мосолова осталась без сердца — оно словно разорвалось от напряжения на огромной скорости полета. Летчик ощутил сильный удар. Потом еще и еще…

В туманной пелене перед глазами заметались, заплясали стрелки приборов. Ничего нельзя было разобрать в этом сумасшедшем вихре. Потом все смешалось и исчезло.

«Двигатель…» Это последнее, что отчетливо воспринял мозг.

Сколько летчик был без сознания? Секунду, десять, минуту? Нет, все произошло почти мгновенно. А рука уже нащупала рычаг управления двигателем и потянула его на себя. Это «сработала» та пружина, которая натуго взведена известным методическим положением: «Довести действия летчика в особых случаях до автоматизма». Сейчас убирать обороты было незачем — двигатель был мертв. Но Георгий подсознательно, еще не осмыслив происшедшего, не опомнившись от тряски и ударов, боролся за две жизни: самолета и свою.

На командном пункте услышали по радио позывной и сообщение летчика о случившемся. Все замерли в напряженном ожидании. Только, как всегда размеренно и бесстрастно, крутились магнитофонные диски да откуда-то ветерок доносил приглушенную расстоянием легкую музыку.

Связь то и дело прерывалась. «Теряет сознание», — предполагали на земле. И все же верили: «Сумеет. Должен суметь… Ведь такое уже бывало».

Тихо стало в эфире. Совсем тихо. Все летчики, выполнявшие задания, прекратили работу на передачу — нельзя мешать товарищу, у которого создалась сложная ситуация. А она была действительно сложной.

Беспорядочно падающую машину охватило пламя. Летчик его видел, но не это сейчас было главным. Надо было сначала выровнять самолет, заставить его подчиниться рулям. А это никак не удавалось. В скупых строчках летно-испытательных отчетов такое явление называется «отказом управления», причины которого потом можно, не торопясь, обдумать, промоделировать последний режим полета на электронно-вычислительных машинах, найти истину и уже затем внести изменения в конструкцию каких-то узлов, дать необходимые рекомендации летчикам. Но это потом. В воздухе размышлять некогда.

— Спокойно! До земли еще далеко. Впереди уйма времени…

Это, конечно, в понимании летчика, привыкшего вести счет на секунды. А оно не ждало, это время. Самолет перешел в пикирование и одну за одной терял тысячи метров, с пронзительным свистом врезаясь в упругий воздух.