За полшага до счастья

Как же она ненавидела этого лихача-водилу!

Как же ненавидела!

Спустя час она уже снова была в машине. Она ехала в больницу. Как-то ей сказали, что она может приходить когда хочет.

Она хотела.

Иначе она не могла. Какая-то сила приказывала ей ехать туда, чтобы провести с ним ночь. Рядом с ним.

Прижав его к себе.

Жалкие маленькие волны

На исходе ночи, когда Жюли уснула на краешке постели, она вдруг почувствовала, что ладошка ее сына беспорядочно, рывками, задергалась. И не только ладошка, вся рука. И другая. И ноги тоже.

Она позвонила…

Жюли подозревала, что это судороги, и медсестра подтвердила ее догадку и тут же ввела двойную дозу лекарства, чтобы остановить их.

Жюли знала, что судороги – это сигнал, который подает мозг, первый орган, задетый остановкой сердца, как сказал врач. Последние остатки надежды покинули ее, уплыли, как разваливающаяся льдина, чьи обломки тают в потеплевшем море. Неотвратимое разрушение того, что казалось ей незыблемым.

Вера может сдвинуть горы, но порой этого недостаточно. Горы могут обрушиться, и ты окажешься под обломками.

Спустя несколько часов, когда Жюли вернулась после небольшой передышки, которую устроила себе, чтобы немного проветриться и глотнуть свежего воздуха, Людовик был опутан сетью проводов, которые шли от его головы и сходились к аппарату, фиксирующему его мозговую деятельность и выводящему результат на экран. Женщина, делавшая обследование, громко называла его по имени, производила резкие звуки. А Жюли смотрела на монитор – стрелки на нем едва шевелились! Она предпочла бы землетрясение, извержение вулкана, цунами, а не эти жалкие маленькие волны, возникающие у нее перед глазами, как те, что появляются на пустынном пляже, когда море спокойно, чтобы мгновенно исчезнуть.

Но это так.

Все было кончено.

Все было кончено, Жюли это знала. У нее никогда больше не будет ее Люка. Чуда не произошло. Тщетно Жюли старалась удержать поднятые руки. Хотя какие руки? У нее больше не было рук, не было ног, не было сердца. Ничего не было. Жюли превратилась в черную дыру.

Она бы отдала свою жизнь, чтобы спасти сына, но это невозможно. Ее жизнь никому не нужна. Но ее будут просить вернуться. Так что ей, несчастной выжившей, придется вернуться с передовой и строить другую жизнь… Если получится…

Если получится…

Молчаливого обмена взглядами с доктором Лагардом было достаточно, чтобы понять, что все кончено. Жюли знала, что упорствовать незачем.

Но главное, она была уверена, что он очнулся, чтобы улыбнуться ей в знак прощания, и что он не хотел, чтобы его удерживали.

«Отпустите меня».

Ромэн подождал ухода врача и медсестры и приблизился к Людовику и его маме.

Он подошел и просто без единого слова обнял ее, а потом долго смотрел на нее. И его глаза блестели ярче, чем обычно.

Достоинство молчания в том, что оно позволяет говорить глазам – зеркалу души. В молчании лучше слышишь сокровенное.

Жюли услышала. Она дала волю своему горю. Тому, что заменило руки, ноги, сердце и все остальное. Она плакала почти полчаса. Это был ливень с грозой, из тех, что идут не прекращаясь и затопляя все вокруг, и трудно было понять, закончится ли он когда-нибудь.

Ромэн ничего не говорил. Да и что тут скажешь? Он поддерживал, он удерживал ее. Она так плакала, что уже не могла дышать – не позволял заложенный нос, поэтому дыхание вырывалось через рот вместе с неудержимой икотой. Потом ноги перестали слушаться ее. Горе неумолимо. Ромэн почувствовал это, положил ее на соседнюю кровать и принялся гладить по волосам.

Медсестры ненавидят этот момент. Когда родители осознают, что все кончено, даже если сердце их ребенка еще бьется. Момент, когда они безудержно изливают свое неизбывное горе. Медсестры знают, что такой момент не может длиться долго, тело в конце концов успокаивается, хотя в разодранном надвое сердце еще кровоточит открытая рана. Нет, им никогда не привыкнуть к этому моменту, когда отчаянные вопли разносятся по всему отделению. Никогда.

Медсестра Эмилия принесла небольшую губку, смоченную в холодной воде, и протерла ею лицо Жюли. Ее крики сменило молчание, изредка прерываемое судорожными всхлипами. У нее кружилась голова. Медсестра принесла сладкое питье. Со вчерашнего дня Жюли ничего не ела, а возможно, и не пила. Все ее мысли были только о Люке.

Чуть позже ее разбудил врач, вошедший в палату.

Она не знала, сколько времени проспала. Ромэна не было. Солнце за окном светило не так ярко.

Доктор держал Жюли за запястье:

– Вы были здесь, вы видели, что электроэнцефалограмма плохая, мадам Лемэр. Не совсем ровная, но плохая. Если учесть состояние Людовика до остановки сердца, у нас не остается никаких надежд.

– Я хочу, чтобы вы его отпустили… Он сам мне сказал, когда очнулся, чтобы улыбнуться мне. Он так и сказал: «Отпустите меня»!

– Мы не знаем, сколько это еще продлится. С аппаратом искусственного дыхания его состояние стабильно, он может уйти через несколько часов или через несколько дней. А возможно, и позже.

– А если мы отключим аппарат искусственного дыхания? Что тогда произойдет?