За полвека

Без мелочного интереса:

Над гордыней тронов, над всей суетой —

Пресса. Пресса. Пресса.

ДИЛАН ТОМАС

Из собрания стихотворений 1934 — 1953 г.г.

(собрание полностью в переводах В.Б.

готовится в "Литературных памятниках")

331.

ОСОБЕННО, КОГДА ОКТЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР…

…Особенно, когда октябрьский ветер

Мне пальцами морозными взъерошит

Копну волос, и пойман хищным солнцем,

Под птичий крик я берегом бреду,

А тень моя, похожая на краба,

Вороний кашель слышит в сучьях сонных,

И вздрогнув, переполненное сердце

Всю кровь стихов расплещет на ходу —

Я заточён в словесную тюрьму,

Когда на горизонте, как деревья,

Бредут болтливые фигуры женщин,

А в парке — звёздная возня детей,

И я творю тебя из буков звонких,

Из дуба басовитого, из корня

Терновника, или из этих древних

Солёных волн — из тёмных их речей.

И папоротник маятником бьётся:

Раскрой мне этот нервный смысл времён,

Смысл диска, вспыхивающего рассветом,

Смысл флюгера, что стонет от ветров, -

И снова я творю тебя из пенья

Лужаек, шорохов травы осенней,

Из говорящего в ресницах ветра,

Да из вороньих криков и грехов.

Особенно когда октябрьский ветер…

И я творю тебя из заклинаний

Осенних паучков, холмов Уэллса,

Где репы жёлтые ерошат землю,

Из бессердечных слов, пустых страниц —

В химической крови всплывает ярость,

Я берегом морским иду и слышу

Опять невнятное галденье птиц.

332.

РУКА ПОДПИСАЛА БУМАЖКУ…

Рука подписала бумажку — и город сдан.

Пять властных пальцев даже воздух обложили налогом,

Удвоили количество трупов, разорвали страну пополам,

Эти пять королей покончили с королём-полубогом.

Мощи полна рука поэта, хоть слабее слабых плечо,

Хоть судорогой сведены в известковом огне

Суставы пальцев, держащих гусиное перо,

Покончившее с убийцами, покончившими с разговорчиками в стране!

Рука подписала договор — и страну лихорадит нервно,

И голод, и саранча, и всё прочее — тут как тут,

Власть всемогущей руки над человеком безмерна:

Стоит накарябать имя — и свободу твою отберут.

Пять королей мёртвых пересчитают. Но излечить не смогут

Струпьев на ранах, да и по голове не погладят.

Рука управляет жалостью, рука управляет Богом:

Рука — бесслёзна.

333.

И БЕЗВЛАСТНА СМЕРТЬ ОСТАЁТСЯ…

И безвластна смерть остаётся,

И все мертвецы нагие

Воссоединятся с живыми,

И в закате луны под ветром

Растворятся белые кости,

Загорятся во тьме предрассветной

На локтях и коленях звёзды,

И всплывёт всё, что сожрано морем,

И в безумие разум прорвётся,

Сгинуть могут любовники, но не Любовь

И безвластна смерть остаётся,

И безвластна смерть остаётся.

Не умрут без сопротивления

Эти, волнами унесённые,

Эти, вздёрнутые на дыбу

И привязанные к колесу,

Пусть разорваны сухожилья —

И расколота надвое вера,

И зло, что исходит от Зверя,

Стрелой сквозь них пронесётся,

Но в осколки их не разбить никогда,

И безвластна смерть остаётся.

И безвластна смерть остаётся.

Пусть не слышно им крика чаек,

И прибой к берегам не рвётся,

И цветок не поднимет венчика

Навстречу стуку дождей,

Пусть безумны, мертвы как гвозди —

Расцветёт их букет железный,

Сквозь ковёр маргариток пробьётся,

И пока существует солнце —

Безвластна смерть остаётся

334.

ПАПОРОТНИКОВЫЙ ХОЛМ

Когда я был мал и свободен под яблоневыми кронами,

И дом напевал мне что-то, и я был счастлив,

как луга счастливы свежей травой,

Как ночь над долиной, усыпанная звёздами зелёными,

И Время меня окликало и позволяло

быть зеницей ока его — то есть самим собой,

Я был принцем яблочных городков,

знакомцем всех телег,

И когда-то, ещё в довремени, видал, как деревья

Плывут вместе с ромашками и ячменём

По свету, сочащемуся из листопада, вдоль жёлтых рек.

Зелёный, беспечный, был я приятелем всем сараям

На счастливом дворе, -

эта ферма была моим домом, — я пел

Под солнцем, которое только однажды юным бывает,

И время позволяло играть:

Его милосердием был я отмечен, играя,

Был зелёным и золотым, среди его охотников и пастухов.

Телята пели под мой рожок,

лисы звонко и холодно лаяли,

И субботний день побрякивал, медленно переливаясь,

Камушками священных ручейков.

Всю солнечность напролёт всё летело и радовалось,

Всё было воздухом и игрой,

Весёлой и водяной, как зелёное пламя трав

На лугах, где трава выше дома,

где пение дымовых труб.

И по ночам под простыми звёздами,

Когда я, воспитанник всех конюшен, скакал ко сну,

И совы прочь уносили ферму — я напролёт всю луну

Слушал козодоев, улетавших со стогами и лошадьми

Во тьму, в её мелькающую игру.

Но я просыпался, и ферма — седой бродяга —

Приходила обратно с петухом на плече,

в новорождённом дне,

Это были Адам и Дева — небо опять возникало,

Солнце становилось круглее в тот самый день, и —

Оно обновлялось, обычнейшее явленье

Рассвета, когда волшебные кони,

Сквозь раскручивающееся вращенье,

На полях восторженного и всеобщего пенья

Выходили из ржущих зелёных конюшен ко мне.

И под облаками, только что сотворёнными,

Я был счастлив: бесконечность была впереди! Вот таким

Под новым солнцем каждого дня, только рождённого,