За правое дело

— Потому что несправедливость, — помедлив, ответил он. — Хозяева — те тысячи зарабатывают, а мы… — Он хотел сказать «фиг», но сдержался.

— Это большевики так внушают. Папа́ говорит, что все эти бунты и революции исходят от большевиков, чтобы им взять власть в свои руки и владеть всем-всем. Он говорит, что это очень гадкие и опасные люди…

— Неправда! Дядя Илья тоже большевик, его даже в тюрьму сажали, а он знаешь какой…

— Ваш дядя?

— Не мой! Кузнец он, у нас работает. А он знаешь какой хороший? Он нам знаешь сколь раз помогал? Да если бы не он, отец бы все в подсобных да в подметалах был…

Иногда Денис натыкался на лужи, которые обойти было невозможно, и тогда он великодушно подставлял спутнице свою спину, а та охотно, даже весело, «переезжала» препятствия и непременно благодарила его. Словом, совместное путешествие, несмотря на некоторые разногласия в суждениях, Денису доставляло все большее удовольствие, хотя ботинки его давно уже промокли насквозь и ветер продолжал неистовствовать так, что приходилось почти кричать, чтобы слышать друг друга.

Но проулок все-таки оборвался, как неизбежно обрывается все, даже самое-самое. Они снова оказались на улице, такой же большой и грязной, как та, на которой была «Мариинская женская гимназия». А значит, близко и дом Верочки.

По дощатым тротуарам бежали подгоняемые злым ветром редкие путники, громыхали по булыжной мостовой колеса одинокого экипажа или телеги, копошились убогие старушонки, извлекая из грязи лоскуты красных и белых полотнищ, разные случайные вещи.

— Бедная старушка. И мне совсем нечего ей подать, — шепнула шедшему рядом задумавшемуся Денису Верочка.

Денис оглянулся на сидевшую возле забора нищенку и, не раздумывая, подбежал к ней, высыпал в ее синие от стужи ладони из карманов куртки вареные картофелины, хлеб и жиденький ломоть сала — все, что мать собрала ему в затон на работу. Сделал бы это Денис в другой раз, без Верочки? Возможно бы, и сделал. Бывая с отцом в городе, они нередко делали то же. Но сейчас это было даже приятно.

— Как это благородно с вашей стороны! Какой вы действительно добрый! — воскликнула Верочка, когда они отошли от старушки. — Нет, вы действительно очень добрый. Вы и со мной были очень добры. Я непременно должна отблагодарить вас. Сколько вам лет?

Денис ждал этого неизбежного и неприятного вопроса. Маленький, не по годам, ростик Дениса был для него самым большим несчастьем: ровесники часто глумились над ним, а с малолетками ему было скучно.

— Пятнадцать.

— Так много? А я думала, мы ровесники. Мне двенадцать, но всегда дают тоже меньше. Вы в каком?

— Чего?

— Классе, конечно. И, пожалуйста, не говорите «чего», а «что».

— Я ни в каком. Не учусь я.

— Вы неграмотный?

— Да нет, грамотный. Я в церковной два года учился.

— Так мало? Но зато вы удивительно добрый… А вот и мой дом! И все страхи позади — как славно! Даже ветер утих, вы заметили?

И Верочка вошла в железную, обвитую полуоблетевшим плющом калитку, поманила его за собой, в нерешительности застывшего на тротуаре и с благоговением разглядывающего белый каменный дом.

— Идемте же! Я непременно должна… Мамочка! — кинулась она к появившейся на крыльце невысокой красивой барыне, каких Денис видел только на вывесках парикмахерских и портновских. — Мамочка, я пришла… Меня проводили… Это Денис, мамочка. Он такой добрый, что даже переносил меня через лужи…

— Ну хорошо, хорошо, — довольно сухо сказала красивая барыня, легонько отстранив от себя прижавшуюся к ней Верочку. И, внимательно оглядев застрявшего в калитке Дениса, что-то тихо шепнула дочери, прошествовала на улицу, оставив после себя острый запах духов, недоумение и обиду.

— Пойдемте, — уже без прежнего воодушевления сказала Верочка.

8

На кухне, куда Верочка привела продрогшего до костей Дениса, было жарко и душно от огромной плиты, заставленной горячими чанами, кастрюлями, мисками и сковородами, тесно от нагромождения всякой утвари, столов, шкафов, полок. Полная, в засаленном белом фартуке и косынке женщина возилась у плиты. Увлеченная работой, негромко напевая что-то себе под нос, она не заметила вошедших. Пела она слабеньким, тоненьким голоском, никак не вязавшимся с ее нескладной тучной фигурой, как не вязалась тоскливая, тягучая мелодия ее песни с быстрыми, проворными движениями рук, всего удивительно подвижного тела женщины.

— Марфа! — окликнула ее Верочка.

Женщина вздрогнула, оборвала пение и живо обернулась на окрик. Красное, потное, щекастое лицо ее расплылось в доброй улыбке.

— Пришла, ласточка? Уж я чаяла за тобой бежать, да вот гости будут, велено все сготовить…

— Марфа, познакомься: это Денис, — довольно строго, подобно матери, сказала Верочка. — Он проводил меня от самой гимназии. Мамочка велела накормить его. И лотом, он промочил ноги… Ты меня слышишь, Марфа?

— Слышу, золотце, слышу, что Денис, — улыбчиво отвечала Марфа. — Пошто не накормить. Ну, что у тебя с ногами, Денисушка? Где это ты грязи-то нашел сэстоль?

— Он не нашел, он переносил меня через лужи.