За правое дело

– А я уж вилку поскорей отложил, – сказал Крылов, – подумал еще – откопают меня с вилкой в руке, смеяться будут.

Командарм искоса посмотрел на него и спросил:

– Все ж таки сознайтесь, в Севастополе ведь такого не было, там ведь не так бомбили?

– Трудно сказать, но, пожалуй…

– Ага-а, пожалуй, – сказал командующий, и в этом «ага» была радость, горькая гордость, торжество: он, должно быть, ревновал начальника штаба к Севастополю, ему, видимо, хотелось, чтобы ничто на войне не могло сравниться с той тяжестью, что он принял на свои плечи. Но, кажется, так и было.

– Нет, в Севастополе не так было. Куда Петрову до нас, – отдуваясь и лукаво улыбаясь, сказал Гуров, и командарм, увидя, что его чувство разгадано, рассмеялся.

– Что ж, как будто притихло, – сказал Чуйков, – давайте выпьем за Севастополь.

И едва он произнес эти слова, вновь сверху послышался воющий звук, и страшный удар потряс блиндаж, затрещало крепление, сквозь лопнувшие доски посыпались на стол пыль и труха.

В пыли на мгновение потонули все предметы и лица людей, и лишь слышались взрывы то справа, то слева, сливающиеся в один потрясающий барабанный звук.

Когда пыль стала оседать, командующий армией, кашляя и чихая, посмотрел на стол, на чудом уцелевшую и продолжавшую гореть лампу, на опрокинутый, упавший на пол телефон, на ставшую вдруг пепельно-серой подушку, на побледневшие, напряженные лица своих товарищей и вдруг с какой-то необычайной простотой улыбнулся и сказал:

– Ну и попали мы с вами в Сталинград, за какие грехи?

И столько детского удивления было в его улыбке и такой человеческой, солдатской простотой прозвучали его слова, что все слышавшие его невольно усмехнулись.

Адъютант, растирая ладонью ушибленную голову, доложил:

– Товарищ командующий, один сотрудник штаба убит, двое ранено, разрушен блиндаж коменданта штаба.

А командарм, вновь суровый и напряженный, посмотрел на растерянное лицо адъютанта и резко сказал ему:

– Связь, связь мне немедленно восстановить!

– Нет, здесь круче, чем в Севастополе, – повторил дивизионный комиссар понравившуюся ему фразу.

– А что же, конечно, круче, – подтвердил командующий, – и оборону трудней строить, все улицы к Волге идут; прямые, короткие, простреливаются насквозь, от первого номера дома до последнего.

В блиндаж вошел дежурный по штабу.

– Покажи-ка, – и командующий протянул руку к пачке донесений и шифровок, не давая дежурному доложить по форме. – Тринадцатая гвардейская поступила в мое распоряжение, выходит к Волге, – торжественно и внятно сказал он. Все склонились над телеграммой.

– Черт! – сказал командарм и вскочил на ноги. – Сегодня приступим к переправе. Эх, если бы вчера! Не пустил бы я его так далеко в город! Оставшимися танками выйду на набережную, обеспечу переправу. С передовой, из боевых частей ни одного человека не сниму! На танки посажу работников штаба.

– Дивизия полнокровная, – проговорил начальник штаба, – она, думаю, восстановит положение, которое минуту назад я считал совсем скверным.

– Родимцев меня спасать пришел, – усмехнулся командарм.

Три события были весьма важны в первой половине сентября 1942 года для Сталинградской обороны: наступление советских армий северо-западней города, массирование тяжелой артиллерии на левом берегу и переправа на правый берег новых дивизий, в первую очередь родимцевской дивизии.

Бои, завязанные по приказу Ставки северо-западней Сталинграда, отвлекли от города большие силы немцев и итальянцев. Это и дало возможность продержаться до подхода подкреплений в те раскаленные минуты, когда немецкое командование готовилось объявить о занятии Сталинграда.

23

Дивизия Родимцева переправлялась через Волгу с ходу. Батальоны сгружались с машин, и тут же на берегу, у самой воды, старшины взламывали патронные ящики, вспарывали мешки с сухарями, разбивали прикладами ящики с консервами, раздавали людям патроны, гранаты, запалы, сахар, концентраты.

И тут же на берегу политруки рот и полковые агитаторы по указанию комиссара дивизии зачитывали приказ Военного Совета № 4: «Стоять насмерть!», раздавали газету «Красная звезда» от четвертого сентября с передовой статьей «Отбить наступление немцев от Сталинграда», проводили короткие пятиминутные беседы о фактах героизма, рассказывали о бронебойщиках Болоте, Олейникове, Самойлове, Беликове, уничтоживших пятнадцать танков в одном бою.

И тотчас же повзводно, поротно красноармейцы грузились на катера, баржи, паромы, и шуршание шагов по мокрому песку сменялось дробным сухим тарахтением сотен тяжелых сапог по палубным доскам – казалось, погрузка людей идет под негромкую, тревожную дробь барабанов.

Рваный желтый туман стлался над водой – это у причалов жгли дымовые шашки. А сквозь дымку виден был город, освещенный солнцем; он стоял над обрывом – белый, узорчатый, зубчатый, издали нарядный и живой; казалось, нет в нем хижин, одни дворцы… Но было в нем что-то необычайное и страшное: город стоял онемевший и слепой, стекла не блестели на солнце, и сердца солдат тревожно угадывали пустоту за белым узором безглазого, ослепленного камня.