За правое дело

Люди с тележкой оглядели Мостовского и Софью Осиповну, разговаривавших возле ворот. В любом другом месте и в иное время эти двое с тележкой показались бы существами странными и необычными. Но, может быть, более странным казался в этот час старик Мостовской, спокойный, такой же внимательный ко всему окружающему…

Сколько писалось людьми о запахах леса и лугов, увядших листьев, молодой травы и свежего сена, моря и речной воды, горячей пыли и живого тела…

Дым и запахи военных пожарищ!

Много различий в их кажущемся угрюмом и горестном однообразии. Дым пожара в сосновом лесу, легкий хвойный туман, голубой пеленой плывущий среди высоких медных стволов… Горький и сырой дым пожара в лиственном лесу, жмущийся к земле, холодный и тяжелый… Чадное пламя созревшей пшеницы, тяжелое, медленное, жаркое, как горе народа; быстрый, широкий пожар в сухой августовской степи. … Ревущий огонь заскирдованной соломы, жирный, округлый дым горящей нефти…

Тяжело и жарко дышал в этот вечер сожженный город. Воздух был необычайно сух, от стен домов несло жаром, пресыщенный огонь вспыхивал то здесь, то там, лениво дожирая остатки всего того, что могло гореть. Внутри зданий курился дым, медленно, струйками выползал через пустые окна, поднимался в провалы крыш.

Раскаленные груды обрушившихся кирпичей и штукатурки, лежавшие в полутьме подвалов, рдели темным, мерцающим светом. Пятна вечернего солнца, ложившиеся на стены и просвечивавшие в проломах, красно-фиолетовые облака казались частью пожара и были неотделимы от огня, зажженного человеком.

Запах раскаленной известки и камней, чад горелых перьев и залитого водой угля, запах горелой масляной краски, смешавшись вместе, тревожили душу.

Странная пустая тишина стояла над вечно шумным и говорливым городом, но небо, нависшее над ним, казалось почему-то не таким далеким и оторванным от земли, как в обычное мирное время. Оно сблизилось с улицами, площадями, сблизилось с городом так, как сближается небо в вечерний час со степью, тайгой, полями, морем.

Михаил Сидорович очень обрадовался встрече с Софьей Осиповной.

— Удивительная вещь,— сказал он,— в моей комнате уцелел потолок и даже стекла не выбиты, возможно единственные в городе, пойдемте ко мне.

Дверь им открыла бледная, с заплаканными глазами старуха.

— Знакомьтесь с Агриппиной Петровной, заведующей моим хозяйством,— сказал Мостовской.

Они вошли в комнату, прибранную и подметенную, разительно противоположную хаосу, царившему вокруг.

— Прежде всего расскажите мне о наших общих друзьях,— сказал Мостовской, усаживая Софью Осиповну в кресло.— Я узнал от соседки по дому, Мельниковой, что в первый день бомбежки погибла Мария Николаевна. Но что с остальными, как Александра Владимировна? Дом их разрушен, я подходил к нему, и никто не знает об их судьбе.

— Да, бедная Маруся погибла,— сказала Софья Осиповна.

И она рассказала Мостовскому, что Женя увезла мать в Казань к Штрумам, что Вера, дочь погибшей Марии Николаевны, отказалась ехать с бабушкой, не хотела оставлять отца одного, поселилась с ним на СталГРЭСе; у нее легкий ожог лба и шеи; к счастью, глазу ее опасность не грозит.

— А сердитый юноша, Серёжа, кажется? — спросил Мостовской.

— Представьте, вчера совершенно случайно встретила его на Тракторном заводе, он шел в строю, и я ему успела сказать лишь несколько слов о родных, а он мне сказал, что пять дней был в бою, он минометчик, и сейчас их снова направили занимать оборону на окраине Тракторозаводского поселка.

Потом, нахмурив брови, Софья Осиповна рассказала, что за эти дни сделала более трехсот операций и перевязок раненым военным и гражданским людям, что много пришлось ей оперировать детей.

Она сказала, что сравнительно мало ранений осколками бомб, больше всего переломов конечностей, повреждений черепа и грудной клетки обломками рухнувших зданий.

Госпиталь, в котором работала Софья Осиповна, ушел за Волгу и должен был вновь развернуться в Саратове, Софья Осиповна осталась на день в городе: ей нужно было закончить кое-какие дела, побывать в заводском районе, где находилась часть госпитального имущества,— его предстояло переправить на хутор Бурковский, в Заволжье.

Одним из дел ее было свидание с Мостовским. Александра Владимировна взяла с нее слово повидать Михаила Сидоровича и передать ему приглашение приехать в Казань.

— Спасибо,— сказал Мостовской,— но я не думаю об отъезде.

— Пора, я могу помочь вам доехать до Саратова на нашей госпитальной машине,— сказала Софья Осиповна.

— Мне предлагали товарищи из обкома,— ответил Мостовской,— но я пока не собираюсь ехать.

— Когда же? — спросила Софья Осиповна.— Зачем вам сидеть здесь, ведь все гражданское население стремится уйти за Волгу.

Но по тому, как сердито и недовольно закашлял Михаил Сидорович, Софья Осиповна поняла, что он не склонен продолжать разговор об отъезде и о соображениях, по которым решил оставаться в городе.

Агриппина Петровна, слушавшая разговор, так громко и тяжело вздохнула при этих словах военной докторши, что оба собеседника оглянулись на нее.

Обращаясь к Софье Осиповне, она просительным голосом проговорила: