За правое дело

— Ну вы еще раз повторите, Павел Андреевич: значит, боевой парень, так он сказал, с Поляковым дружит, не ранен, не контужен. Ну повторите, пожалуйста, очень прошу вас, Павел Андреевич,— волнуясь, говорила Вера.

И Андреев, улыбаясь, медленно растягивая слова, чтобы рассказ получился подлинней, снова повторил все то, что слышал от раненого ополченца о Серёже.

— Вот бы бабушке поскорей сообщить, она, верно, ночи не спит, о нем тревожится,— сказала Вера и подумала: конечно, они уже говорили о маме.

— Я попытаюсь, попрошу в штабе армии, может быть, удастся телеграмму дать в Казань,— сказал Степан Фёдорович.

Он достал из ящика письменного стола флягу и налил две большие рюмки — себе и Андрееву, а третью, поменьше,— Вере.

— Я не буду,— быстро и решительно сказала Вера.

— Что ты, Вера, за встречу,— сказал отец,— полрюмки хотя бы.

— Нет, нет, не хочу, то есть не могу.

— Вот все меняется,— сказал Спиридонов,— девчонкой была — самое большое удовольствие на именинах рюмку вина выпить; смеялись, говорили, «пьяницей будет». А тут вдруг не хочу, то есть не могу.

— Как я рада: Серёжа жив, здоров! — сказала Вера.

— Ну что ж, давай, Павел Андреевич,— сказал Спиридонов и посмотрел на часы.— А то мне на станцию нужно.

Андреев встал, взял рюмку своей большой, недрожащей рукой.

— Вечная память Марии Николаевне,— громко произнес он.

Степан Фёдорович и Вера поднялись, глядя на суровое и торжественное лицо старика…

Андреев, несмотря на уговоры, не захотел остаться ночевать в комнате у Спиридонова и устроился на ночь в общежитии военизированной охраны. Степан Фёдорович на первое время предложил ему дежурить в проходной, проверять проходящих на станцию, выписывать пропуска.

Степан Фёдорович вернулся домой поздно ночью, на цыпочках подошел к своей постели.

— Я не сплю,— сказала Вера,— можешь зажечь свет.

— Нет, не нужно, я отдохну часок, раздеваться не буду, под утро опять пойду на станцию.

— Ну, как сегодня?

— В стену котельной снаряд попал, а два во дворе разорвались, в турбинном зале несколько стекол вышибло.

— Никого не ранило?

— Нет. Ты почему не спишь?

— Не хочется, не могу. Душно очень.

— Мне в штабе сказали: опять немцы продвинулись к Купоросной балке, надо тебе уезжать, Вера, надо. Боюсь за тебя. Ты одна теперь у меня. Я перед мамой за тебя отвечаю.

— Ты ведь знаешь, я не поеду, зачем говорить об этом.

Они некоторое время молчали, оба глядели в темноту, отец, чувствуя, что дочь не спит, она, чувствуя, что отец не засыпает, думает о ней.

— Чего ты вздыхаешь? — спросил Степан Фёдорович.

— Я рада, что Павел Андреевич к нам пришел,— сказала Вера, не отвечая на вопрос отца.

— Меня сейчас Николаев спрашивает: «Что это с Верочкой нашей? Что с ней творится?» Ты о летчике своем волнуешься?

— Ничего со мной не творится.

— Нет, нет, я и не спрашиваю.

Они снова замолчали, и опять отец чувствовал, что дочь не спит, лежит с открытыми глазами.

— Папа,— вдруг громко сказала Вера,— я должна тебе сказать одну вещь.

Он сел на постели.

— Слушаю, дочка.

— Папа, у меня будет маленький ребенок.

Он встал, прошелся по комнате, покашлял, сказал:

— Ну что ж.

— Не зажигай, пожалуйста, свет.

— Нет, нет, я не зажигаю.— Он подошел к окну, отодвинул маскировку и проговорил: — Вот это да, я даже растерялся.

— Что ж ты молчишь, ты сердишься?

— Когда ребенок будет?

— Не скоро, зимой…

— Да-а-а,— протяжно проговорил Степан Фёдорович,— давай выйдем во двор, душно действительно.

— Хорошо, я оденусь. Иди, иди, папа, я сейчас приду, оденусь.

Степан Фёдорович вышел на станционный двор. Стояла прохладная, безлунная, звездная ночь. В темноте светлели большие белые изоляторы высоковольтных кабелей, идущих к трансформатору. В сумрачном просвете между станционными постройками виден был темный, мертвый город. Далеко на севере, со стороны заводов, время от времени мерцали белые зарницы артиллерийских и минометных залпов. Вдруг широкий неясный свет вспыхнул над темными улицами и домами города, казалось, сонно взмахнула розовым крылом огромная птица — то, видимо, взорвалась тяжелая бомба, сброшенная ночным бомбардировщиком.

В небе, полном звуков, движения, мерцающих зеленых и красных нитей трассирующих снарядов, в той непостижимой, непонятной человеку высоте, которая одновременно объединяет в себе и высоту, и ужасную глубину бездны, светили осенние звезды.

Степан Фёдорович услышал за спиной легкие шаги дочери, она остановилась возле него, и он ощутил на себе ее спрашивающий и ожидающий взгляд.

Быстро повернувшись к Вере, он всматривался в ее лицо, потрясенный глубиной и силой охватившего его чувства. В ее печальном, похудевшем личике, в ее темных, пристально глядевших на него глазах была не только слабость беспомощного существа, ребенка, ждущего отцовского слова, в ней была и сила, та удивительная и прекрасная сила, которая торжествовала над смертью, бушевавшей на земле и в небе.

Степан Фёдорович обнял худенькие плечи Веры и сказал:

— Не бойся, доченька, маленькому не дадим пропасть.

52