За пределами любви

Ее поспешные шаги гулко отдались в пространстве ночного дома, а потом, уже в коридоре, она налетела на столик – маленький, из красного дерева, мама складывала на него почту. В темноте на бегу она зацепила его ногой, раздался грохот, Элизабет больно ударила пальцы на ноге, взвизгнула, рванулась в сторону, и вот тогда, когда взвизгнула, явно различила шаги. Быстрые, торопливые шаги в глубине дома, они становились все ближе и ближе. Кто-то гонится за ней, и он уже совсем близко, еще немного, и он схватит ее за край свободной майки. Конечно, она отмахнется ножом, но успеет ли?

Рука уже нащупывала ручку двери, уже поворачивала ее, плечо толкало подвешенную на петлях деревянную тяжесть, ступни ощутили сначала холод деревянного крыльца, потом сразу влагу сплетающейся травы. Сзади на крыльце зазвучал чужой топот, глухой, тяжелый – значит, тот, кто преследует ее, тоже выскочил из дома. Главное, не оборачиваться, главное, не смотреть назад, тогда она успеет добежать, ведь осталось немного, всего несколько шагов – три, два, один… Кажется, она успела… Топот и дыхание – тяжелое, хриплое – остались позади, за дверью – она повернула собачку замка и тут же закричала громко, визгливо, она даже не знала, что ее голос может так резко звучать:

– Влэд! Влэд!

А потом еще раз, уже в комнате, пытаясь разобраться в спутанных темнотой очертаниях:

– Влэд!

И тут же рухнула к нему на грудь. Почему-то он оказался прямо здесь, рядом, будто ждал ее, как всегда оказывался, когда был ей нужен, – знакомый, надежный, родной, самый родной, больше никого нет, вообще никого. Он один защитит, убережет, не даст в обиду.

– За мной гонятся, – проговорила она в толщу его плеча. – Меня хотят… – Она не договорила, она сама не знала, чего они хотят. – Со мной хотят… – Она снова не закончила, лишь всхлипнула громко, некрасиво и тут же, теряя контроль, затряслась, забилась, отдавая себя слезам, истерике, вытесняя ими страх, напряжение, ужас.

И лишь через завесу слез, заложенного носа, через вату забитых, не слышащих ушей, через слабость не способного удержать себя тела она расслышала едва доносящиеся слова:

– Лизи, девочка моя, ну что ты. Никого нет, там никого нет, тебе показалось. Успокойся, успокойся, девочка.

Она не слышала отдельных слов, лишь интонации, лишь тембр голоса, заботу в нем, нежность, желание утешить. И оттого, что самое страшное осталось позади, оттого, что она теперь под его защитой, Элизабет совсем потеряла силы, да они ей больше и не были нужны. Потому что сильные, кряжистые руки уже подхватили ее под плечи, под колени, она повисла между ними, как в гамаке, потом скрипнул упругий матрац, она вытянула измученное, зудящее тело.

Истерика не прошла полностью, лишь немного затихла, ушла внутрь, готовая в любой момент вновь прорваться наружу, – все вокруг было зыбко, и скользко, и холодно.

– За мной гнались, – повторила она. – Я с трудом убежала. Слышишь, ты слышишь?

– Ты видела кто? – спросил Влэд, лицо его почти полностью было растворено темнотой.

– Нет, – покачала головой Элизабет. – Я не смотрела назад. Но я слышала… – больше она не смогла говорить, слова стали слишком тяжелыми, они липли к гортани, их невозможно было оторвать, выдавить наружу. И только потом, позже, она смогла выговорить: – Иди сюда, ляг со мной. – И, поняв, что он уже рядом, она добавила: – Мне холодно, обними меня. Крепче. Мне холодно.

Элизабет ничего не ощущала – только спокойствие. Оно растекалось, проникая в воздух комнаты, в простыню, в подушку, а уж потом входило внутрь нее самой, поднималось вверх откуда-то снизу, заполняя грудную клетку, голову. Она все еще плакала, но редкие, жалкие всхлипы уже не имели значения – главное, что ей спокойно, что не нужно больше бояться, что этот взрослый, сильный человек возьмет на себя все ее проблемы, все заботы. Он отведет любую опасность. А она? Она наконец-то может расслабить нервы, расслабить вечно напряженное тело и отдохнуть.

До слуха доносились какие-то слова, – конечно, Влэда, кого же еще? – но они не проникали в нее, не доходили до сознания, лишь отрывки, да и то замедленно, будто по слогам.

– Девочка, моя… Лизи… Я так… – пауза, – …соскучился. Я без тебя… – снова пауза, теперь длинная, – …не могу… – Она выключила слух и перестала слышать голос, хотя он еще долго висел в воздухе. Лишь один раз вернулась к нему. – Не выживу без тебя, понимаешь… Мы нужны друг… – здесь он застонал… – ты мне, я тебе… Мы вдвоем… Больше никого… Вообще… Только ты и я…

Потом он вскрикнул, сжато, хрипло. Еще какой-то звук. Она прислушалась: неужели он тоже плачет, надо же, как тихо, почти без звука. Или ей кажется? Она провела ладонью по его лицу – да, он плакал, лицо было мокрым. А потом снова слова. Зачем? Для чего нужны слова?

– Тебе хорошо? Извини, что так получилось… Тебя долго не было. Нескончаемо долго. Тебе было хорошо?

Она не поняла, о чем это он. Только протянула руку, обвила его шею, потянула к себе, чтобы стало еще тяжелее.

– Конечно, – ответила она в темноту. – Все было хорошо.