За пределами любви

– Знаете, пойду-ка я в номер. Все же устал, долго просидел за рулем, да и скотч добавил. А завтра утром мы продолжим работу: вы будете рассказывать, я буду писать. Что нам остается? Если мы не в силах разобраться в окружающем мире, будем создавать свой собственный.

Он улыбнулся, поднялся, чуть поклонился.

– До завтра, да? – повторил он и вышел в дождь. И там, в дожде, сразу стал его частью – сырым, уменьшенным, одиноким, неприкаянным. Он шел по мокрой траве, мокрые капли осыпали его с настойчивым упорством, он сразу покрылся ими, казалось, не только снаружи, но и изнутри.

Мне не хотелось, чтобы он вот так беззвучно растворился в туманной пелене.

– Как было в Италии? – крикнула я в пелену.

Он остановился, повернулся – казалось, дождь совсем не досаждает ему, может, он действительно находился сейчас в другой, потусторонней реальности. Но так ничего и не ответил, только выставил вверх большой палец и заулыбался хмельной улыбкой. Сейчас, на расстоянии, она мне показалась и искренней и простодушной. Но это на расстоянии, да и дождь размывал нюансы.

* * *

Они наконец осели в небольшом городке Милтоне в Нью-Джерси, там же на восточном побережье, в принципе, совсем недалеко от Бредтауна, от него их отделяли всего-то каких-нибудь три – три с половиной часа езды. Да и сам Милтон был похож на Бредтаун, в конце концов, все такие городки похожи один на другой – тихие, аккуратные, с удобной, правильно устроенной жизнью. Не исключено, что именно из-за схожести с Бредтауном Элизабет и выбрала Милтон, ведь как бы мы ни пытались отделаться от привязанностей детства, нас все равно так или иначе тянет к ним.

Влэд снял дом, тот тоже напоминал их дом в Бредтауне, только поменьше, попроще, и оттого, наверное, поуютней. Но главное, в нем не было блуждающих, тревожащих душу призраков.

Потихоньку жизнь обрела размеренность, которая была необходима подростковой психике Элизабет. Она поступила в местную школу и с неожиданным удовольствием погрузилась в школьную жизнь. Уроки, домашние задания, новые подруги, мальчики, которые тут же приметили симпатичную новенькую. Впрочем, хотя Элизабет и было приятно внимание одноклассников, она не придавала ему большого значения – слишком все они были маленькими, слишком глупыми, наивными. О чем с ними говорить, что с ними делать, что они знали, что умели?

Элизабет предпочитала помалкивать, когда девчонки начинали обсуждать ребят, в результате всегда переходя к вопросам не только чувств, но и секса. Они говорили, и их щечки становились пунцовыми, в глазах загорались огоньки, дыхание непроизвольно учащалось.

Элизабет только слушала, никогда не вмешивалась, хотя и не могла сдержать внутреннюю улыбку. Какими наивными, целомудренными были их рассуждения, догадки! Если бы они знали, думала она, как бывает на самом деле, если бы они знали, что делает она, уже давно делает, без каких-либо ограничений… Что бы они почувствовали, эти смелые в своих фантазиях девочки? Шок? Восторг? Или наоборот, зависть и, как результат, – злость, презрение? Ей никогда не узнать, потому что она никому не признается: у нее есть секрет и она не намерена им делиться.

Ее вполне устраивало сидеть где-нибудь в уголке и, едва улыбаясь самыми кончиками губ, слушать откровения подруг и думать: какие же они, в сущности, простенькие, незамысловатые девочки! Им, бедным провинциалочкам, никогда – ни через десять лет, ни через двадцать, вообще никогда – не узнать того, что уже давно стало частью ее повседневной жизни.

Ее отношения с Влэдом тоже пропитались повседневностью – стали размеренной, привычной рутиной, она привыкла к ним и не пыталась ничего менять.

Она привыкла к его любви, полной, избыточной, без остатка. Она знала, что каким бы пустым ни был ее каприз, он всегда будет исполнен, Влэд, конечно, посопротивляется поначалу, но в конце концов уступит. В результате получалась, что все решения принимала она, во всяком случае те, которые хотела принимать, которые имели для нее значение. Она стала хозяйкой в доме, хозяйкой в их жизни, и в то же время ответственность за решения лежала на нем. Ее вполне устраивал такой порядок вещей.

Со стороны они выглядели как дочь с любящим отцом. Да Элизабет и сама чувствовала, что Влэд заменяет ей отца – заботой, участием, спокойным, взвешенным советом. Она знала, что всегда может положиться на него, спрятаться за его спиной, если жизнь снова навалится и начнет давить своей тяжестью.

По вечерам они сходились в гостиной и разговаривали. Как ни странно, Элизабет не было скучно; однажды она даже подумала, что не случайно Влэд вызвал интерес у мамы, он много знал – литература, живопись, музыка, философия, – казалось, он читал все. Элизабет и не подозревала, что человек может быть настолько широко и глубоко образован.