За пределами любви

Дина продолжала тянуть платье вверх; когда голова скрылась и потерялась в вороте, она замешкалась, какое-то время так и стояла с оголенными до бедер ногами в туфлях на высоких каблуках, неловко утопающих в песке, казалось, что голова, скрытая в складках материи, полностью отсутствует. Она выглядела не только неловкой, но и комичной – тяжелые бедра, опущенный зад, мягкие, слишком белые, лишенные мышц ноги. И в довершение всему еще и головы нет. Просто «всадник без головы» какой-то, усмехнулась про себя Элизабет и почему-то взглянула на «этого». И ей показалось, хотя возможно, только показалось, что на его губах, как всегда узких и растянутых, промелькнула быстрая усмешка. Мелькнула и тут же пропала.

– Я здесь посижу, – сказала Элизабет, когда Дина все же справилась с платьем и, согнувшись, расстегивала ремешки на туфлях. – Не хочу купаться.

– Почему? – спросила Дина, не поднимая головы, сидя на корточках.

– Пойдем-пойдем, – тут же поддержал «этот» и зачем-то похлопал Элизабет по плечу. – Там хорошо, прохладно.

– Неохота, – ответила Элизабет с искусственной ленцой и передернула плечами, освобождаясь от забытой на них ладони.

– Ну, как знаешь, – с показным равнодушием заметил «этот». – Ну что, Диночка, пойдем?

И они вдвоем пошли к воде – почти одинакового роста, только он значительно жилистее и шире в плечах. Элизабет вообще первый раз видела его без одежды. Оказалось, что у него сильное, плотное тело с густой порослью волос на груди, почти без лишнего жира, со смуглой, на вид грубой кожей.

Это не было гладкое, ровное, резвое тело юноши, в нем, несмотря на сухость и жилистость, чувствовались тяжесть и замершая, угрожающая усталость. Казалось, что они – тяжесть и усталость – могут быть разом сброшены и угроза сразу станет явной. Элизабет уже видела этот трюк там, на теннисном корте.

Он обнимал Дину за плечи, она тоже обвила рукой его талию, а потом он, вдруг нагнувшись, резким, неожиданным движением подхватил ее – сначала одной рукой под колени, потом другой, обхватив за спину, – поднял, чуть прогнулся спиной назад, наваливая ее большое тело себе на грудь.

– Отпусти, отпусти, я тяжелая. Надорвешься! – закричала мать в притворном ужасе, но «этот» склонил голову, что-то шепнул, Элизабет не услышала, и в ответ раздался слишком громкий, слишком молодящийся Динин смех.

Элизабет провожала взглядом эту нелепую, комичную парочку – широкий, коренастый мужчина тащит на себе немолодую, отяжелевшую дамочку с рыхлыми ляжками, с задорно болтающимися ступнями, поблескивающими свеженакрашенными ногтями, со слишком пышной грудью, наваливающейся на ее мягкий живот, при этом дамочка счастливо хохочет в полный голос. Элизабет даже поморщилась. Вспомнила свое тело, которое каждый день придирчиво изучала перед зеркалом – небольшую, аккуратную, чуть вздернутую вверх грудь, плотный, очерченный барабанной округлостью живот, два крепчайших полушария ягодиц, прогибом отделенные от спины.

«Я никогда не стану такой, как она, – подумала Элизабет и снова поморщилась. – Лучше уж умереть в молодости, чем стать такой коровой. Как он ухитряется таскать ее на руках, действительно ведь можно надорваться?»

«Этот» внес Дину в озеро и продолжал нести, пока вода не дошла им до пояса. Там Дина, хохоча и отбиваясь, все-таки вырвалась, соскочила с его рук, взвизгнула, видимо, от холодящей резкости воды. Потом они поплыли: Дина медленно, брассом, плавными ровными движениями, не погружая голову в воду, аккуратно держа ее строго вверх, боясь испортить прическу. Он плыл за ней, его сильные руки рывками разрезали воздух, снова уходили под воду, исчезали там надолго. Он умышленно плыл за матерью в метре позади, хотя казалось, одним взмахом руки мог догнать, накрыть, насесть на нее.

Они не оглядывались. Элизабет открыла кулер, достала наполовину заполненную бутылку шампанского, налила себе в бокал, отпила, снова налила, посмотрела, сколько осталось в бутылке. «Да ладно, не заметят», – сказала она и поставила бутылку назад.

Когда она снова посмотрела на озеро, на плоскую гладь воды, то разглядела только одну точку, да и то вдалеке, на середине озера, даже было непонятно, чья это голова – мужская или женская. Потом вверх поднялись две едва различимые черточки рук и голова исчезла. Элизабет присмотрелась: поверхность озера была совершенно пустая, сиротливая, как будто ее ничто не тревожило – ни сейчас, ни прежде, вообще никогда. Элизабет приподнялась на подстилке, села, вгляделась в блестящую, режущую глаза гладь озера. Ничего. Она почувствовала, как сердце неожиданно плеснуло в груди горячей, обжигающей волной и громко, торопливо застучало. «Где же они?» – подумала Элизабет и встала на ноги – так ей было лучше видно.