За пределами трепета

Милиция нашла обманщика спустя пару лет. Евгению Александровну вызвали в суд, зал был заполнен огромным количеством доверчивых любителей обновления интерьера. Каждое показание разнилось. Мошенник менял облики, локации преступления, времена года. Одно оставалось неизменным – его неуловимость. Спокойствие придавало шарм ему уверенному лицу, словно он продолжал играть свою новую роль и предельно наслаждался красотой процесса, а не освистанием после суда. Деньги не вернулись, но правосудие состоялось. Виновник торжества ни о чем не сожалел, вспоминая годы вольного авантюризма и процветания с ностальгией в преступном сердце. Раскаяние было уделом сомневающихся неудачников.

Постепенно утробу стенки заполняли книги. Моду на чтение незаметно сменило повальное увлечение накопительством красивых обложек. Шкаф, полный полихромного строя плотных корешков, свидетельствовал о достатке жильца, кричал о его преуспевании на сцене жизни. Книга стала декорацией, превратилась в антитезу истинного духовного голода. Она собирала пыль, склеивала собственные страницы в неприкосновенности, верно хранила аромат  типографской краски в своих недрах. Редко кто интересовался определенным автором, коллекции классических томов существовали для привлечения внимания и антуража, а не для жадного изучения.

Лиле повезло. Ее семья читала книги. Родители не обладали утонченным вкусом, довольствуясь случайным выбором авторов. Ассортимент книжных сокровищ дома был довольно тривиален и включал в себя только скудный ассортимент советских книжных магазинов. Новинок, по неприхотливому велению судьбы выброшенных на полки. Но книги не были забыты. Они дышали воздухом любопытства, чихая шуршанием перевернутых страниц. Они загибались в уголках, истирались в краях, скользили своими магическими символами между детских пальцев.

Сначала это был просто набор алхимических знаков, таящих в себе философский камень непознанного. Между сложным кодом тайнописи настоящим волшебством произрастали картинки, волнуя детские мысли, направляя их в мир фантазий и чудес. Лиля просила маму почитать сказку, каждый раз замирая в голосе матери, отдаваясь во власть непознанных смыслов. Но Евгения Александровна, перегруженная работой и бытом, обычно прекращала чтение после пары страниц вербального фокуса, засыпая от усталости или вновь устремляясь к неизменным хозяйственным нуждам. Отец подобными глупостями не занимался, да Лиля и не обращалась к нему. Папу после работы нельзя было беспокоить. И Лиля листала книгу в полном одиночестве, рассматривая рисунки и придумывая свой собственный сюжет, отталкиваясь от первоначальной идеи.

Картинки и образы прочитанных историй продолжались ночью во сне, наслаивались, превращались в бурлящую фантасмагорию. Чудо-юдо перелазило через спинку кровати и волосатой лапой перебирало вставшие дыбом волосы. Золушка натирала ступни в неудобных хрустальных  туфельках и требовала пластырь, которого не оказывалось в домашней аптечке. Мари вместе со Щелкунчиком кормила белоснежных лебедей, и они били крыльями по зеркальной глади озера, обдавая брызгами постельное белье. Вода обволакивала сны теплой тайной, и крик лебедя разрезал утренний полумрак спальни, постепенно превращаясь в голос матери:

– Лиля, ну что за безобразие? Ты опять надула в кровать! А ведь такая взрослая девочка! И Золушка опять вся мокрая. Снова стирай, как вы мне все надоели, руки уже отрываются!

И Евгения Александровна рывком выдергивала край мокрой простыни из-под  ребенка, а кукла падала на пол так же быстро, как фальшивая принцесса бежала с бала, теряя на ходу башмачок из позолоченного пластика.

Позже, когда Лиля открыла магию самостоятельного чтения с помощью терпеливой доброты первой учительницы, она перестала тревожить мать, все больше замыкаясь в иллюзиях придуманных миров. Они были для нее даже более выпуклыми, явными и ощутимыми, чем сама реальность. Девочка с головой погрузилась в этот бездонный соблазн. Чтение служило самым приятным способом пренебрегать жизнью. Иногда, завидев хмурящееся небо в окне, Лиля молила неизвестного повелителя, чтобы пошел дождь и избавил ее от шумных игр во дворе. Ведь она уже попала в плен шуршащих страниц, еще не зная продолжения сюжета. А забавы во дворе оттягивали удовольствие узнавания.

Евгения Александровна злилась на дочь, на ее домашнюю замкнутость, на увядание ее живого задора раньше времени. Они силком выгоняла девочку на улицу, прятала книги, выключала свет, заставляя ребенка укладываться спать раньше времени. Мать раздражала эта тихая страсть, несвойственная детству. Сама Смирнова всегда была активным, спортивным, коммуникабельным человеком. Ее любовь к литературе ограничивалась планами на урок. Подобное уклонение от  настоящего мира ее пугало. Она встретила в дочери то, чего старательно избегала сама – затхлость библиотек, тягу к познанию без границ, болезненную самодостаточность. Индивидуализм интроверта в Советском Союзе не приветствовался и был скорее пороком. Лиля постоянно слышала упреки: