За пределами ведомых нам полей

Жестокий век? Жестокие сердца? Именно так – и более того. Ведь и Дон Кихот предлагает отправить на костер всех, кто кощунственно отзывается об «Амадисе». В современной фэнтези многажды возникала тема смены культурных, а, вернее, мифологических эпох. «Белый Христос» сметает языческих богов, эльфы уплывают на Заокраинный Запад, измельчавшие хоббиты мрачно уходят в полые холмы… Не менее интересен – и почти не описан – иной перелом. Артуровский мир, в котором сошлись на поединке магия Мерлина и чары Морганы, сменяется миром ведьм и темных колдунов. «В среду после Вита 1528 года приказано некоему человеку, называвшему себя доктором Георгом Фаустом из Гейдельберга, искать себе пропитания в другом месте [за пределами Ингольштадта] и взято с него обещание властям за этот приказ не мстить и никаких неприятностей им не учинять…».

«Горелое мясо», – сказал Вильгельм Баскервильский о женщине, обвиненной в ведьмовстве. Жестоко, но честно. Смрад гари и серы висит над Европой, проникая даже в тончайшие изыскания ученых герметистов. Интеллектуалов, как обычно, соблазняет и развращает ВЛАСТЬ. Власть реальная, над телами и душами, и власть искомая, власть над порядком вещей, власть над ангелами и целой вселенной.

Я прекрасно осознаю, что такая картина чрезмерно «плакатна» и груба (Рабле, как-никак, тоже творил в XVI веке), но одной фразы Лютера достаточно для того, чтобы составить некоторое представление о духе времени: «Мы все узники дьявола, который наш царь и бог». Дьявол – «тысячеискусник», дьявол – мастер памяти (не случайно Джордано Бруно, величайший мнемоник всех времен, одновременно и величайший еретик), дьявол – политик (Дракула) и дьявол – ученый (Фауст). Одержимы и те, кто ему поклоняются, и те, кто с ним борются. Даже в середине XVIII века Ломоносов должен был осмелиться – и изобразить Бегемота и Левиафана не исчадьями ада, но по-своему необходимыми частями благого творения[4].

Но грань манит… ах, как манит, и как соблазнительно утвердиться по ту сторону!

О Кристофере Марло, самом ярком из предшественников Шекспира, известно не очень много и не очень мало, но – главным образом, из доносов, а жанр этот, согласитесь, весьма специфический. Правда ли, что смерть Марло в кабацкой драке была политическим убийством, или нет, – человек он был беспокойный и для властей неприятный. По слухам (вернее, по тем же доносам), богохульствовал; по слухам, проповедовал атеизм. Атеизм в то время трактовался очень широко – как вольнодумство вообще – и входил в число политических преступлений, поскольку официальной главой англиканской церкви была королева Елизавета.

Дело темное; но что интереснее всего – столь же темны для исследователей и читателей сочинения Марлоу. Нет в них столь любезной многим однозначности. На то они и трагедии, впрочем.

Доктор Фауст, надо сказать, и сам был личностью, вызывающей кривотолки. Для великого мага Агриппы Неттесгеймского (настолько великого, что о нем знает даже Гарри Поттер, не говоря уже о более продвинутых коллегах) – для Агриппы Фауст был отступником, обратившимся к чародейству, «столь же неразумному, сколь и нечестивому»[5]. Для Марло Фауст… кто?

Прежде всего – один из сверхчеловеков, к которым Марло так тянулся (по крайней мере, в своих пьесах). Тамерлан Великий, Варавва – «мальтийский еврей», и вот – Фауст, Новый Икар, дерзнувший взлететь на «восковых крыльях гордыни»,

И магия ему теперь милей

Любых утех и вечного блаженства

(здесь и далее – пер. Н. Амосовой).

Конечно, мы видим Фауста прежде всего таким, каким его изобразил Гете; и с этой точки зрения трагедия Марло – своего рода черновик великой мистерии, созданной двумя веками позже. Но такой взгляд ошибочен – и не только потому, что разрушает историческую перспективу. Марло и Гете, черпая вдохновение в народных книгах о Фаусте, изобразили двух совершенно разных людей.

«В начале было Дело», – провозглашает герой Гете, отрекаясь от бессильных и без-действенных наук. У Марло Фауст отказывается от всякой науки, всякой философии и тем более богословия, а главное – от принципа «Что будет, то будет». И цель свою он определяет просто: «Все, что ни есть меж полюсами в мире, Покорствовать мне будет!.. Искусный маг есть всемогущий бог». Человек – не просто хозяин своей судьбы; он должен стать господином всех судеб и всего мира. Знакомая идея, не так ли? Право же, ХХ век ничему не научил человечество, если и в начале XXI-го инфантильная фэнтези проповедует то же: всесилие человеческого «я», не сдерживаемого ни разумом, ни этикой.

Фауст начинает с детской обиды («Бог тебя не любит», – говорит он себе; перевод дословный!), за этим следует гедонистическое «Твой бог теперь – одни твои желанья», а затем:

…И в них [в желаниях] любовь сокрыта Вельзевула!

Воздвигну я ему алтарь и храм