За пригоршню астрала

— Успехов, — попрощался Стас, пожал руку и поспешил вдогонку за Шуриком. Стас Валентину симпатизировал. Валентин юрайхиповал, временами на него находила беспросветная пинкфлоидовщина с вайтснейковинкой. А еще он был законченный клептоман.

— Ну где ты ходишь? — с лестницы нетерпеливо притопнул обутой на босу ногу кроссовкой Шурик, и они, не сговариваясь, побрели на пахнущий кулисами и опилками задник сцены.

— Какой-то ты нынче подавленный, — заговорил Стас на отвлеченную тему.

— Да вроде опять развожусь. Завели, понимаешь, щенка. А однажды заглянула подружка, и пока продолжали кувыркаться, отработанный презерватив бросил под диван. А щен, собака такая, его сожрал. А когда супружница вернулась, нагадил в прихожей. И презик лежит аккурат посреди какашек…

Стас хмыкнул:

— У меня тоже было однажды. Неопытная приятельница резинку в унитаз выбросила. Смывает, а она всплывает. Смывает, а она не тонет. А вот-вот ее старики должны нагрянуть. Ну не руками же доставать?

— И чем кончилось? — Шурик принял историю очень близко к сердцу.

— Пришлось руками лезть, — глухо вздохнул Стас.

Шурик, порывшись в отвисшем кармане халата, ч-ч-чиркнул зажигалкой и протянул огонек Стасу. Язычок пламени придал происходящему ненужную торжественность. Видно стало меньше, но тени стали контрастней.

— Я попозже, — нашелся Стас и сунул мешающую сигарету за ухо. Прежде на сцене «БэКэЗэ» он бывал только однажды. Из-за закулисных дел все было недосуг.

Здесь горело только тусклое дежурное освещение. И под душераздирающий скрип настила лохматые тени разбегались с проворством перепуганных крыс. На опущенной крышке концертного, маслянисто блестящего как майский жук, рояля Стас звонким щелчком открыл дипломатик. В одинаковых гнездах покоились запаянные в полиэтилен пятиграммовые пакетики сушеной желто-салатной травы. Ногу Шурика с алчностью песчаной кобры оплела кем-то брошенная басовая гитарная струна.

— Товар-то качественный? — Шурик склонился над открывшимся богатством, нервно теребя в разом вспотевшей руке стобаксовую купюру. Его крассовка отпечатала узор на запутавшемся вокруг ножки рояля школьном девичьем банте. У другой ножки на прогнувшейся доске сцены ждал уборщицу граненый стакан с окурками и пластиковым тюльпаном. Вот и все, что осталось от вчерашнего выступления Саши Розенбаума.

— Обижаешь, до самых мозгов прошибает, — как заправский купец, ответствовал благодушно улыбающийся Стас. Звук голоса пересчитал уходящие во мрак ряды кресел и смог вернуться обратно. Но в остальном стояла мертвая тишина.

— Как договорились — сотку за дозу? — Шурик почему-то решил, что сейчас неожиданно взвинтятся цены, и с него сдерут три шкуры. Привычный к сцене, говорил он громко, ничего не боясь, никого не таясь.

— Как забились, — успокоил продавец. — Тебе брюнетку или блондинку? Cтройную или пампушку? И сколько ей лет? От шестнадцати до двадцати? От двадцати до двадцати шести? Или еще старше? Или от четырнадцати до шестнадцати? — последний вопрос был скорее шутливым.

— А это важно? — почесал нос команданте, такой маленький на бескрайней сцене.

— А по-твоему на кой ляд я засветиться рискую — с собой целый чемодан таскаю? Случайно к ментам попаду — год буду доказывать, что это не для косяков. — Стас вгляделся в зал. Показалось, кто-то стоит у дверей под истошно-синей лампой «Выход». Нет, показалось.

— Тогда на тридцать два года. Брюнет. Не толстый.

— Брюнетка?

— Нет, брюнет.

— Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь. Шурик, вы в своей Москве нереститься скоро начнете. Неужели ты стал гомиком?

— Не пори муру, — усмехнулся команданте Шурик. — Просто тут Валентина один продюсер стал обхаживать. Есть подозрение — человек Айзеншписа. И если Валька от нас свалит, сольника придется по новой искать. Столько мороки… Проще уж Валентину приворотное зелье подсыпать, чтоб не мучился: уходить — или оставаться.

— Оригинально, — хладнокровно сказал Стас. Ему действительно стало жалко Шурика, у которого сманили уже двух солистов. Заработают имя и отчаливают без спасибо.

Продавец выбрал третий справа во втором ряду пакетик. Сунул в потную руку клиента. Вынул из другой потной Шуриковой руки стодолларовую купюру. Звонко щелкнул замками дипломата и направился к выходу, насвистывая «Глаз в небесах» из «Алан Парсонс Проджект». Сцена подыграла сухим немелодичным деревянным скрипом.

— Cлушай, а серьезно, твоей отравой можно четырнадцатилетнюю закадрить? — догнал Стаса запоздалый вопрос.

— Это будет вдвое дороже, — ответил продавец приворотного зелья, не поворачиваясь и не сбивая шаг. И ответ с удовольствием подхватило эхо.

Через минуту, ежась под не утихомиривающимся дождиком, он прилаживал дворники к лобовому стеклу «девятки». Посидел за рулем, не заводя. Полистал распухшую от частого трепыхания записную книжку. Вычеркнул две фамилии. И хотя удобней было отсюда вырулить на площадь Восстания, а потом на Невский, он, когда наконец двинул, свернул на ближайшую — 4-ю Советскую, еще раз свернул и еще. И проехал мимо подъезда, где провел ночь, с расчетом вырулить в конце концов на набережную.