За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Миряне из менее привилегированных слоев также договаривались о прохождении через эти изменчивые судебные структуры и подавали свои дела на рассмотрение имперским чиновникам. В 1876 г. Фатима Магометова, татарка из Ташкента, обратилась к Мединскому за «заступничество и содействия к разводу», жалуясь на «пьяную и распутную жизнь» мужа и заявляя, что тот бьет ее и не дает денег. Ее муж, киргиз, живший в Кураминском уезде, также обратился к Мединскому, чтобы тот обеспечил возвращение жены к нему. Вместо того чтобы передать дело на арбитраж местным судьям (согласно имперскому закону), комендант приказал своему подчиненному провести расследование о муже и «образе его жизни». Согласно Мединскому, следствие подтвердило заявления женщины, собрав свидетельства, что муж «с нею действительно обращается жестоко и даже бесчеловечно» и также отбирал у нее деньги и имущество. В то же время уездные начальники аннулировали решение казиев, позволив женщинам уходить от мужей, брака с которыми они не хотели. Аналогично в 1880 г. женщина по имени Хальбиби обратилась к коменданту Ташкента с просьбой приказать казиям поскорее разобрать ее дело. Она умоляла коменданта «предложить казиям дать мне окончательный развод с моим мужем». Жители Сабзарского уезда Ташкентской области также выступили против своего казия, обвинив его в получении взяток при рассмотрении имущественных споров. Тяжущаяся женщина по фамилии Халмуратова и ее сын Сеид Акбаров также обвинили судью Мухутдина в «самоуправстве» при рассмотрении дела о наследовании, хотя в этом случае областная администрация нашла обвинения «необоснованными»[453].

В то время как подобные споры разделяли сутяжническое общество, борьба за должности и лидерство в кварталах Ташкента, Самарканда, Коканда и других городов и селений вовлекала целые общины в более общие споры о религиозном авторитете, которые в свою очередь были отражением сложных поколенческих, социальных и экономических конфликтов. Вести о борьбе за лидерство в ташкентских общинах мечетей распространялись далеко за пределы Туркестана. В феврале 1889 г. одна мусульманская газета сообщила о скандале, вызванном предложением одного местного знатного человека построить новую мечеть у Чимкентских ворот. Хотя генерал-губернатор и городская дума одобрили предложение, план патрона застопорился, когда он не смог собрать двухсот подписей, необходимых для придания плану законной силы. Информанты указывали на «влиятельного муллу», чья «враждебность» к патрону обратила общину против новой мечети. В других случаях просители защищали судей и других видных религиозных деятелей, дискредитируя их обвинителей. В 1880 г. мулла Шакир обратился к коменданту Ташкента от имени жителей квартала Бишагач, которые переизбрали «за хорошую службу» своего казия и старейшину, и поблагодарил чиновника за утверждение их выбора. Но горстка «дурных людей, беспокоящих как нас, так и начальство», обратилась к русским с обвинениями против него, «преследуя свои цели». Мулла Шакир жаловался, что, хотя власти обнаружили ложность этих обвинений в прошлом, эти «дурные люди» по-прежнему делали ложные заявления. От имени своего квартала он просил, чтобы комендант города «посоветовал плохим людям не делать ничего дурного, а словам их не верит»[454].

Туркестанские мусульмане в своих обращениях к властям реже ссылались на имперские законы, чем их единоверцы в Поволжье и на Урале, которые лучше разбирались в имперских бюрократических процедурах. Но контакты с растущим пришлым населением новых городов давали мусульманам новые средства усиления их позиций в религиозных спорах. У русских и татарских иммигрантов туркестанцы учились новым стратегиям взаимодействия с имперским государственным аппаратом. Подобно тому как местные информанты предлагали режиму себя и свое знание местных обществ, роль имперских информантов играли лица, способные передать местным жителям ценную информацию о работе царских учреждений.

Царские администраторы пытались предотвратить манипуляции с бюрократическими процедурами со стороны русских и татар. В 1877 г. генерал-губернатор Кауфман угрожал ссылкой купцу по имени Зауэр за то, что он писал прошения от лица туркестанцев, а в 1882 г. предписал нижестоящим чиновникам отклонять прошения, написанные не теми, кто их подавал. Когда Министерство юстиции обнаружило, что Кауфман пытается сократить поток прошений и жалоб туркестанцев в государственные органы, оно отменило генерал-губернаторский приказ как нарушающий общие законы, и эта практика возродилась[455].