За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Хотя Абулсалимов проявил здравый политический инстинкт, обратившись к администрации с аргументами такого рода, власти восприняли его обвинения скорее как мелкую докуку, нежели призыв бить тревогу из‐за отношения мусульман к династии. Эта реакция, возможно, была нехарактерно спокойной для царского чиновничества. Однако в его поведении, видимо, проявился скептицизм, выработанный опытом работы с такими формами доносов, которые становились шаблонным общим местом: записка от губернского чиновника предупреждала ахунда, чтобы он «на будущее время не обременял Правление подобными донесениями»[198]. Но губернское начальство не отбросило полностью эти обвинения.

Оно постановило, что учреждением, ответственным за расследование по аналогичным запросам, должно быть ОМДС.

В ходе расследования, проводившегося ОМДС, мулла по имени Нигаметулла Абдрахимов – тот, кого обвинили в руководстве нелегальными общинными молитвами в частном доме – подал опровержение абдусалимовского «доноса». Согласно объяснению Абдрахимова, оказалось, что он все же был указным муллой из одного села в Касимовском уезде Пензенской губернии, но при этом не руководил молитвами других людей в доме торговца, «зная закон, строго воспрещающий таковые дела». Он и другие несколько раз собирались там по вечерам во время Рамадана послушать, как читает Коран один приезжий бухарец, выучивший священный текст наизусть (и заслуживший этим титул хафиз). Тот факт, что Абдрахимов защищал себя и других слушателей чтений, всплыл из‐за открытия того, что генерал-губернатор сместил ахунда с должности за нарушения, по-видимому, не связанные с его недавними обвинениями: оренбургский полицмейстер ссылался в рапорте на «нетрезвую жизнь и бурные поступки» Абдулсалимова. В другом прошении от торговцев, присутствовавших на чтениях Корана, упоминалось, что Абдулсалимов никогда не приглашал их посетить молебны за царскую семью. Более того, они обвиняли самого Абдулсалимова в том, что он редко руководил пятью ежедневными молитвами и сам молился, «поручая это другим лицом недостойным сего звания». Эти члены общины Соборной мечети также указывали на то, что поведение Абдулсалимова с ранней юности было отмечено «не благопристойными поступками» и «не достаточным образованием». Они добавляли, что он занял свою должность только благодаря содействию своего отца, покойного оренбургского муфтия Габдрахимова[199].

Даже низшие представители царской бюрократии боролись за то, чтобы высшее исламское духовенство запрещало предположительно неортодоксальные практики. В 1847 г. один офицер, ответственный за село Стерлитамак, обратился к муфтию, чтобы тот запретил обходы села после вечерней молитвы с пением такбира («Аллаху акбар»). Сулейманов отказался с объяснением, что «цель гимнов состоит в том, чтобы располагать сердца поющих и слушающих к усердной молитве Богу для умилостивления ею оного и раскаяния в беззакониях своих»[200].

Другие попытки добиться государственного вмешательства для коррекции религиозного направления оппонентов непосредственно прибегали к риторическим конвенциям и официальным установкам имперского контекста. В сентябре 1858 г. мулла и старший мухтасиб в Тетюшинском уезде Казанской губернии по имени Тазитдин Мазитов подал прошение министру внутренних дел С. С. Ланскому. Мазитов предупреждал о «самозванце», чье «лжеучение» он обнаружил. Он просил помощи Ланского в исправлении ошибок окружавших «раскольников». В то же время он обращался за защитой от родственников и последователей самозванца, которые воздвигали клевету на Мазитова исключительно из‐за его преданности вере, службе и законам империи.

В прошении на имя Ланского Мазитов рассказывал, что он начал свое расследование в 1857 г., когда обнаружил, что мусульман из его уезда увлекают в город Буинск и окружавший его уезд, «некоторые магометане исправляют свою религию в противность закона». Один чиновник из Спасского уезда также приказал Мазитову разобраться в известиях о том, что некий мулла называет себя «святым» и распространяет свое учение среди местных жителей. Мазитов провел расследование и выяснил, что «самозванец» – азанчи (человек, призывающий на молитву, азан) по имени Абдуллатиф Алкин из одного села в Свияжском уезде. Алкин разъезжал «без всякого вида по разным местам будто бы за святою водою в село Билярское и Перево». Муллы из Перева и другого села также приглашали Алкина в свои приходы[201].