За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

В декабре 1860 г. Бабаджанов, советник администрации Внутренней Орды, опубликовал в петербургской ежедневной газете «Северная Пчела» письмо, где провозглашал, что «в душе всякий киргиз есть магометанин суннитской секты». По его словам, этот факт остался незамеченным «от нетвердого знания ими правил религии и смешения с ними народных обыкновений». С 1830‐х гг. татарские муллы распространяли грамотность и знания, но Бабаджанов критиковал педагогику этих мулл как «жестокость», а их самих характеризовал как лезущих не в свои дела. Он оставил место для похвалы Джангиру и школе, основанной ханом в своей ставке. Помимо «правил магометанской религии», казахские дети учили там русский язык. Он приписывал ханам Букеевской Орды заслуги улучшения «нравственной жизни» в ней и «развития умственных своих способностей»: Букей решил вывести «наших киргизов» из степи на астраханскую территорию, «где киргизы под влиянием оседлых соседей получили кроткий нрав», а Джангир «собственным примером усердия и рвения к учению татарской грамоте, правилам ислама и русскому языку и письму доказал киргизам, что учиться никому неунизительно и никогда не поздно». Бабаджанов утверждал, что ислам принес казахам «просвещение» и сделал их лучшими подданными России[320].

В то время как Бабаджанов защищал ислам казахов в столичной прессе, оренбургские чиновники сомневались в том, что ислам способствовал делу просвещения в степи. Амбициозный чиновник Василий Васильевич Григорьев стремился выдвинуться, переориентировав политику в сторону отказа от опоры на ислам. Григорьев был новичком на фронтире; он прибыл в Оренбург в 1852 г. после получения востоковедческого образования в Одессе и Санкт-Петербурге. Он служил в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий МВД, а затем на других должностях в министерстве; он был также одной из главных фигур в Императорском русском географическом обществе[321]. По прибытии в Оренбург Григорьев получил приказы расследовать обвинения в коррупции против руководителей Букеевской Орды. Когда петербургские власти направили его расследовать дела семьи Джангира после смерти хана в 1845 г., Григорьев выказал себя неусыпным стражем государственных интересов в борьбе с теми членами местного правительства, которых он критиковал за небрежное управление ордой.

Этот ученый недолго служил в новой должности, прежде чем ему удалось выявить ущерб, нанесенный ханом и его семьей вопреки репутации хана как «благонамеренного двигателя гражданственности и защитника русских начал в орде»; по словам григорьевского биографа, России было причинено такое «зло», которое во много раз превысило ущерб от всех прежних ханов, вместе взятых. Джангир оставил после себя «неизгладимые, как сказать, следы безнравственности». Григорьев утверждал, что Джангир не только объявил своей личной собственностью более 4000 квадратных километров земли, занятой ордой, но и, хуже того, служил «выгоды свои», обращая казахов к «магометанству, о котором до него они и понятия не имели». Он успешно «напитал» элиту «враждебною христианству и просвещению невежественною мусульманскую гордостью». Григорьев обвинял Джангира, что ради этой цели тот вырастил «целую армию мулл, составляющую в настоящее время самый безнравственный и вредный для русского правительства класс народонаселения в орде». Сочетая «самовластие» с «алчностью», «ловкий» Джангир первым из казахских ханов заставил платить исламский закят в дополнение к ранее добровольному казахскому налогу сугум[322].

Вклад Григорьева в управление фронтиром состоял в его идее, что содеянное Джангиром «зло» может породить добро. Казахи, разочарованные дурным управлением хана, «стали предпочитать ханской власти управление ими через добросовестных русских чиновников». Согласно биографу Григорьева, эта тенденция привела его к выводу, что «орда способна принять спокойно всякое преобразование, всякое возможное сближение с общерусским устройством, лишь-бы только произведено оно было осторожно и с уменьем»[323].