За родом род

Спросил раздражительно и сердито, и все, кто сидел в бухгалтерии за столами и кто стоял у барьера в очереди к кассиру, посмотрели внимательно на Раскова.

— Хорошо, — ответил Володя.

— Доволен? — добавил Щуровский с тем выражением на лице, с которым обычно разоблачают.

В груди у Володи заныло, прихлынул стыд, и лицо окатило темным румянцем.

— Доволен, — сказал и тут же почувствовал: надо однажды решиться, сломать в себе робость и сделать такое, чего не делал еще никогда, и этим самым покончить с насмешками Шуры, которому, видимо, вид унижающихся людей доставлял наслаждение.

И что любопытно? Расков проработал в бригаде более двух недель, и за это время не слышал от Шуры худого слова. Он даже было предположил, что их примирила работа, Щуровский к нему подобрел, позабыл про тот спор, в котором они оскорбили друг друга попеременно. Но, кажется, был Щуровский злопамятным парнем, обид не прощал. Иначе зачем бы ему сейчас, когда нет никого из бригады, при посторонних, устраивать эту глумливую сценку?

— Отчего, — Щуровский был рад довести расспрос до конца, — если можно узнать, ты сегодня такой довольный? Вопрос, надеюсь, тебе понятен? — Он стоял от Раскова на расстоянии вытянутой руки и уличающе улыбался.

И тут раздался голос бухгалтера Ропакова:

— Наивен же ты, Александр Щуровский! — Леонид Алексеевич, будучи от природы тихим и сдержанным человеком, мог порою и завестись, пропустив в свой голос почти сардоническую усмешку. — Наивен и недогадлив! — добавил, сверкая глазами.

— Я?! — Щуровский не ожидал, что за Раскова заступится вдруг бухгалтер.

— Раскинь мозгами! — Леонид Алексеевич поднял голову над столом. Крупный лоб его с благородным мыском седоватых волос выражал удовольствие служащего конторы, кому представился случай привлечь к себе общее любопытство. — С чего ему быть недовольным?

Володя понял, что это о нем. Посмотрел на бухгалтера умоляющим взглядом, мол, что же ты делаешь? Разве об этом при всех говорят? Но Ропаков не внял его взгляду.

— В мастерах за такую сумму надо работать не как у вас, — продолжал Ропаков, — не тринадцать рабочих дней, а в два раза больше. Ты согласен со мной? А, товарищ Расков?

На моложавом лице Ропакова Володя увидел улыбку, адресованную ему. По этой улыбке, по вежливо-злой интонации голоса, по тому, как бухгалтер выделил слово «товарищ», Расков почувствовал в нем жутковатого человека. Ничего не сказав, Володя тронулся было на выход. Однако Щуровский, развязно-веселый — так кстати подначил ему бухгалтер — встал перед ним в своей залоснившейся с желтым горохом рубахе и, дурачась, склонил долголобую голову с плотными, в два вороньих крыла, волосами:

— Я — ладно. Мне ты можешь не отвечать. Но к тебе обращается сам бухгалтер! Согласен, что ныне твоя получка выросла в два с лишним раза?

Володя почувствовал, как по всей бухгалтерии, захватив собой вечереющий воздух и вытемнив лица людей, разлилась гаденькая глумливость, которой дай только волю, и она с удовольствием вымарает в тебе как достоинство, так и совесть.

— Да пошел ты! — ответил Расков и направился к двери, выставя резко плечо, чтобы им отодвинуть Щуровского, если тот попытается снова встать у него на дороге.

В груди у Володи щемило. Он шел по улице осутулясь.

Поуспокоился лишь на почте. Здесь, пока писал на квитанции адрес и доставал из кармана пятидесятку, явилось сносное настроение, и он подумал о том, что скоро поедет в отпуск. Мог бы поехать домой и сейчас. Да хотелось иметь при себе какие-то деньги.

Вечером заходил к нему Колька. Звал в клуб. Но Расков остался. На душе у Володи было смятенно. Он полагал, что Щуровский, хоть вел себя и по-хамски, но где-то был прав, когда намекал, что Расков «хорошо оторвал», получив не столько, сколько ему полагалось. И все же Володя считал, что разговор о деньгах, какой завел в бухгалтерии Шура, больше не повторится и, стало быть, можно работать спокойно, не угнетаясь мыслью, что он для бригады — лишний.

Но он оказался не прав. Едва строители поутру собрались на новом, забитом травой и пнями участке, где накануне были свалены стройматериалы, Щуровский спросил у Федотова:

— Как, бригадир: с уравниловкой будем кончать?

В голосе Шуры слышалась плохо скрываемая враждебность. Щуровский сидел на разборном крыльце. Гладко отлитым лицом, прищуренными глазами и вообще всем своим вызывающим видом показывал, что бригадиром он недоволен.

И Федотов сидел на разборном крыльце, но на другом, шагах в десяти от Щуровского, широко расставив колени и положив на них толстые руки. Пошевелившись на голос Шуры, он глуховато пробормотал:

— О чем разговор?

Щуровский кивнул на укладку подстенных балок, где примостился Расков.

— Он кто против нас? Ноль целых и пять десятых! А коли так, то ему и платить надо в два раза мене!