За рубежом и на Москве

– Все равно, – спокойно сказал маркиз. – Она тебе – не пара.

– А если я все-таки женюсь на ней?

– Несмотря даже на мое несогласие? В таком случае я лишу тебя своего наследства, вышлю из Байоны и постараюсь, чтобы ты не был принят снова в королевские войска.

Этого Гастон, во всяком случае, не ожидал. Конечно, хороши любовь и жизнь с любимой женщиной, но утрата карьеры и богатства представляла тоже своего рода лишение, подвергнуться которому бедному дворянину вовсе не хотелось.

– Хорошо, дядя, я подумаю, – сказал он.

– Советую. Свое решение я менять не намерен. Так это и знай.

* * *

– Вот теперь вы и войдите в мое положение, господин московит, – продолжал Гастон. – Я люблю эту девушку и в то же время дядя запрещает мне это, грозя лишить наследства и повредить моей будущности.

«Тут, оказывается, то же, что и у нас, на Москве, – подумал Яглин, – без согласия старших и не думай решить свою судьбу. Вот она – Еуропа-то!»

– Скажите мне, как бы вы поступили в этом случае? – спросил его офицер.

– А вы очень любите ее?

– Да, люблю.

– Если бы я был на вашем месте, то не посмотрел бы ни на какого дядю и женился бы на любимой женщине, – сказал Яглин. – У нас, на Москве, в таких случаях иногда дело решают увозом, несмотря ни на какие угрозы со стороны старших.

Офицер задумался. По его лицу было видно, что в его душе боролись любовь и боязнь за будущее.

– А вы подождите, – посоветовал Яглин. – Быть может, ваш дядя примирится с этим и разрешит вам жениться.

– Тогда будет уже поздно: она в скором времени уезжает вместе с отцом в Париж.

Что-то кольнуло в сердце Яглина.

– В Париж? – переспросил он.

– Да. Оттуда, кажется, он хочет ехать в германские земли, ко двору какого-то князя, который пригласил его быть его доктором.

У Яглина еще более защемило на сердце от сладкой боли.

«А вдруг мы вместе поедем?» – подумалось ему, и какие-то неясные надежды на будущее стали закрадываться в его сердце…

Гастон все более и более хмелел. Яглин узнал уже достаточно о том, что его интересовало, и решил, что пора уходить. Он поднялся и, простившись с де Вигонем, вышел на улицу.

Но домой он возвратился не тотчас же и еще часа два ходил по улицам города с какими-то смутными мечтами и неясными надеждами.

XVII

На другой день Роман почувствовал, что его кто-то трясет за плечо. Он открыл глаза и увидел над собою лицо Игнатия Потемкина.

– Вставай, Роман, вставай! – говорил последний испуганным голосом. – Да проснись же ты, медведь этакий!

– Что случилось? – спросил Яглин, наконец проснувшись.

– Отец захворал. Мечется да бредит все что-то. Мы с Румянцевым голову потеряли, не знаем, что и делать. Лекаря хоть, что ли бы.

– Можно на него взглянуть-то? – спросил Яглин.

– Идем, идем. Он никого теперь не узнает. Должно быть, горячка.

Яглин пошел с ним к той комнате, которую занимал Потемкин. Перед нею толпились челядинцы и толковали о болезни посланника.

– Не дай Бог помереть на чужой стороне, – разглагольствовал подьячий, размахивая руками. – Ни за что такого и в рай не пустят.

Яглин и Игнатий вошли в комнату, где нашли одного из священников посольства, отца Николая. Возле него стоял растерянный Румянцев и тупо глядел на лежавшего на постели посланника. Лицо последнего было красно, глаза закрыты, а рот полуоткрыт, и из него порой вылетали какие-то неясные звуки и хрип.

– Отходную, видно, пора прочитать, – сказал священник.

Яглин, оглянувшись на него, возразил:

– Ну, отходную-то, кажись бы, и рано читать! А вот что лекаря позвать бы надо, так это вернее будет.

– Еще чего выдумаешь! – ворчливо сказал священник. – Православного человека да басурман какой-нибудь будет лечить.

– Ну, чего ты, отец Николай, толкуешь-то? – сердито сказал на это Яглин. – А на Москве-то у нас что? У самого царя разве нет иноземных лекарей в Аптекарском приказе? И сам он у них лечится, и ближние бояре также.

– Да где же здесь лекаря-то возьмешь? – жалобным голосом сказал Румянцев.

– Я знаю, – сказал Роман Андреевич. – Сейчас пойду и приведу сюда.

И он быстро выбежал из комнаты.

На дворе он увидел оседланную лошадь, вскочил на нее и понесся по улицам к тому дому, где вчера видел разговаривающими Гастона и Элеонору. Он соскочил с коня, привязал его к росшему вблизи дереву и, подойдя к двери, на которой висел деревянный молоток, ударил им.

Через минуту дверь отворилась, и на пороге показалась одетая в домашний костюм Элеонора.

Теперь Яглин мог лучше рассмотреть ее, чем в первый раз, и не мог не воскликнуть про себя:

«Ну и красавица же, прости, Господи!»

А Элеонора, видя, какое впечатление она произвела на молодого московита, стояла молча и улыбалась, глядя на него, в смущении перебиравшего концы своего кушака.

– Какой случай привел вас сюда? – наконец спросила она, протягивая Роману свою белую, точно выточенную из мрамора руку. – Ведь мы, кажется, с вами знакомы?

Яглин снял свою шапку и поклонился ей.

– Да, мы знакомы, – сказал он. – Благодаря вам мы были спасены от смерти, которой нам грозила чернь.

– Но что же вы стоите? – спохватилась девушка. – Вы, быть может, по делу?