За рубежом и на Москве

— Больше мы у тебя не спрашиваем: отвечал ты обо всём так, как и сами мы знаем. Дай тебе Бог, чтобы люди от твоего лечения выздоравливали и тебе бы от государя честь получить! — И, обратившись к Матвееву, «собинный дохтур» сказал: — Боярин, мы обо всём спрашивали доктора Романа, и, по нашему разумению, он своё дело хорошо знает и может с пользой лечить людей.

— Ну и ладно, — ответил Матвеев. — Коли знает он своё дело хорошо, так и возьмём его на царскую службу. А теперь, Пётр, прочти-ка подкрестную запись — присягу.

Дьяк Виниус стал читать по свитку:

— «Подкрестная запись на верность службы царю Алексию Михайловичу. Целую крест государю своему, что лиха мне государю своему и семейству не хотети ни в чём, никакого не мысляти, не думати делати, ни которыми делы, ни которою хитростью по сему крестному целованию…»

Матвеев приказал Аглину подписаться под подкрестной записью — и новый доктор был принят на московскую службу.

Все экзаменующие обступили нового товарища и поздравили его. Поздравил Аглина и Матвеев и пригласил его к себе в следующее воскресенье на пирог.

Аглин радостный вернулся домой и, обнимая трепетавшую от радости жену, сказал:

— Ну, река перейдена, и отступать поздно. Теперь либо пан, либо пропал.

XV

Боярин Матвеев в точности исполнил приказание царя: он стал спрашивать всех докторов относительно того, каким бы образом надлежало лечить «некоемого знаемого человека», у которого имеются такие-то и такие-то признаки болезни.

И Розенбург, и Гаден, и Блюментрост, и Коллинс, и Энгельгардт, и Аглин в один голос объявили, что тут, по всей вероятности, имеется несварение желудка. Когда Матвеев сообщил об этом царю, тот сказал:

— Ну, ин ладно, зови к нам теперь всех дохтуров. Я им сам всё расскажу, что со мною такое есть.

В назначенный день все доктора собрались в рабочей комнате царя, который был окружён несколькими приближёнными боярами.

— Созвал вас я, господа дохтура, — сказал царь, сидя в кресле, стоявшим перед ним полукругом докторам, — ради нашей великой болезни. Требуется помочь моему здоровью блага ради нашего государства. Наперво скажите мне правду: все ли вы между собою согласны и нет ли меж вами какой-либо вражды, зависти или другого непорядка?

Доктора переглянулись между собою: вопрос был щекотливый. Все они втайне завидовали друг другу, и если не враждовали между собою открыто, то лишь потому, что это могло дойти до царя и навлечь от него на них его царский гнев и опалу, если ещё того не хуже. Поэтому им следовало быть осторожными, и этим молчаливым взглядом они согласились между собою.

— Государь, — ответил Розенбург, — мы все — твои слуги, едим по твоей великой царской милости твой хлеб и того ради, если бы между нами и была какая зависть и вражда, то пред твоим светлым ликом она должна смолкнуть и надлежит нам всем пещись о твоём царском здоровье, не только отложив в сторону всякую вражду, но и даже не щадя живота своего до последней капли крови.

Тишайшему понравились эти слова. Он благосклонно взглянул на Розенбурга и произнёс:

— Это ты ладно толкуешь, дохтур Яган. Вижу я, что ты к нашей царской службе привержен. Думаю, что и остальные господа дохтура с тобой в мыслях единомышленны. Так слушайте же про нашу царскую болезнь.

Припадки у Тишайшего, происходившие от тучности и от несварения желудка, бывали довольно часто. И на этот раз, когда Аглин впервые был на Верху и впервые видел царя, был точно такой же припадок.

Государь перечислил все симптомы своей болезни и вопросительно сказал:

— Ну, вот и вся моя болезнь. Растолкуйте мне, что сие значит и выздоровлю ли я?

Все доктора задумались, за исключением Аглина. Он со вниманием посмотрел на своих коллег, стоявших с серьёзными лицами, и чуть было не расхохотался: ему, ещё недавно слушавшему лекции знаменитых профессоров на Западе, стало ясно, что эти люди, не обновлявшие своих знаний, совершенно отстали от науки и жили только тем, что привезли с собою при приезде в Москву.

— Государь, — сказал Розенбург, — мы все твою болезнь знаем, ибо боярин Матвеев её нам в точности рассказал. Мы все здесь, пред тобой стоящие, за исключением одного, — и он показал на Аглина, — уже совещались промежду себя и согласны относительно твоей болезни. По Гиппократову разумению тонких природ, особливо склонны к болезням люди густых и тучных сложений, ибо тучность за недуг принятися может. Здравая тучность естественных и подобающих умерений не переходит и телесами к укреплению взимается. Болезненная же тучность телеса повреждает и сонною тяжестью чувства и движения наполняет. Сего действия суть одышки, тоски, ослабление, тяжесть, главоболение, насморки, удар, водяная болезнь.

Позади Аглина послышался какой-то скрип. Он оглянулся и увидел сидевшего за столом в углу подьячего, низко склонившегося над бумагой и записывавшего в «сказку» мнения и слова докторов. «Сказка» потом скреплялась подписями докторов, отправлялась в Аптекарский приказ и там заносилась в книгу.

Тишайший со вниманием выслушал слова Розенбурга.

— А какое же сему подлежит лечение? — спросил он.