За секунду до взрыва

Он продолжал свои легкие прикосновения, которые сводили ее с ума. Ей было немного страшно, и это ее еще больше распаляло. Вскоре она уже вся пылала. И просила его войти в нее. Он не обращал внимания. Он никуда не торопился. По-видимому, совсем не собирался покончить с этим как можно быстрее. Этот незнакомец, казалось, решил дать ей все, что только можно было придумать, все возможные ощущения, какие только она могла испытать. И продлить каждое до предела. Он пробовал в ней каждую клеточку, которая могла бы откликнуться на его прикосновения. Дважды она умоляла его войти, и оба раза он отвечал хриплым «нет», и оба раза она кончала без него.

Она была в его власти. Она с радостью подчинялась ему, и в этом тоже было наслаждение, которого она никогда раньше не испытывала. Она отдала ему всю себя: свою кожу, свои нервы, свои самые интимные ощущения. Этот искушенный человек овладел всем ее существом и каждой его мельчайшей частичкой. Он играл с ней, он с ней заигрывал, губами и пальцами он рисовал на ее теле причудливые узоры. Он без конца целовал ее там, до тех пор, пока она не потеряла всякое представление обо всем, кроме своих ощущений. Он вел губами по ее телу снизу доверху, до самой груди, и обратно. Не было предела, не было конца его выдержке, его терпению. Он доводил ее до умопомрачения, он подводил ее к самому краю, только для того, чтобы в следующий момент, когда, казалось, она достигала предела, отступить и начать все сначала.

— Боже! — выкрикнула она в полном забытьи. Наслаждение заливало ее горячей волной. Она жаждала его, этого человека; она жаждала почувствовать его в себе, внутри себя. Она потянулась к нему руками, всем телом. Но он был слишком великодушен: он ей отказывал. Он отказывался кончить это.

Сколько времени прошло? Минуты, часы, недели? Их губы внезапно слились, впились друг в друга, и в этот самый момент он вошел в нее. Она вскрикнула от радости. Она чувствовала, как он наливается, набухает внутри нее, как проникает все глубже, глубже. Казалось, ему нет конца. Она чувствовала ритм его движений и двигалась с ним в одном ритме, и это получалось само собой. Да, этот человек полностью овладел ею.

В следующий момент он вдруг напрягся, потянулся назад и вышел из нее.

— Нет… нет, — прошептала Кэри.

Он только усмехнулся и снова стал играть с ней. Ей казалось, что он усмехается, что он все время чему-то улыбается. Она же потеряла даже способность видеть и слышать. Ей хотелось только ощущать.

— Ну, пожалуйста, — прошептала она, чувствуя, что ее губы тоже изогнулись в ленивой улыбке.

Медленно, почти незаметно, он снова вошел в нее. Глубже, глубже, весь, полностью. Она выгнулась, чтобы ему было удобнее. Губами он поймал ее грудь, и дальше было, как извержение вулкана. Одновременно… Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Казалось, обоих охватило пламя; он весь напрягся с головы до ног, они одновременно издали крик радости, засмеялись, затрепетали и обмякли, едва дыша. Сердца их бешено колотились.

Корт стоял совсем голый у окна, курил. Ключи. Ему нужно добыть ключи. Ему надо вернуться к реальности, надо сосредоточиться. Это было нелегко. Кэри лежала на кровати, едва прикрытая простыней. Казалось, она была в полудреме. Нет, смотрит, наблюдает за ним.

Он выглянул в окно.

— Наверное, я бы здесь остался, — произнес Корт. И сам не узнал своего голоса. Да что это с ним?! У него еще столько дел впереди! Но он ни на чем не мог — а главное, не хотел! — сосредоточиться. Его переполняли чувства, настолько уже забытые, что казались совсем незнакомыми, как будто он их испытывал в первый раз. Он чувствовал себя, как жонглер, который был уверен, что справится с десятком предметов, и вдруг они все выскользнули из рук на пол, и не было даже желания их собирать.

— Остался бы? — переспросила она, делая ударение на «бы».

— Определенно остался, — быстро поправился он. Сейчас он себя ненавидел за эту бесконечную ложь. Сколько можно! А что если взять да и сказать ей правду? Правду?! Да, но какую? Что есть его правда?

— Эта комната навсегда теперь связана с тобой. Когда я буду думать о ней, я всегда буду думать о нас. И об этих минутах.

— Тебе грустно? Но почему?

— Нет, уверяю тебя, я счастлив. Если бы только можно было остановить это мгновение, сохранить его навечно. Если бы можно было запереть эту дверь и остаться здесь вдвоем с тобой. Навсегда. Для меня это и было бы раем. Мой собственный рай.

— А ты не можешь?

— А ты думаешь, могу?

— Это, наверное, тебе решать.

— У тебя была своя жизнь. Я в нее ворвался. Как я могу решать?

— Думаю, что можешь. И должен.

Она откинула простыню и встала. У нее было приятное тело. Красивая фигура. Может быть, местами, кое-где, это тело чуть утратило свою свежесть. Но не было сейчас другого тела, которое он хотел бы видеть и ощущать больше, чем это. Оно было прекрасно, оно было совершенно.

— А я тебе показывала здешний душ, с двумя головками? — спросила она тоном уличного зазывалы-торговца. — Все импортное, европейское производство. С переключением давления. Ну как, показать тебе этот душ?