За синими горами (СИ)

— Вы иногда очень плохо слушаете, доктор. Врачам это вообще свойственно, они же Врачи, а пациенты — так, людишки необразованные, что они могут смыслить. Но давайте я попробую еще раз: меня убьют. Либо пустят на опыты с пожизненным содержанием в камере, что едва ли намного лучше. Если вы хоть где-то засветите мою патологию. Вот именно потому, что, как вы уже выяснили, так не бывает, это невозможно, этого вообще не может быть.

Он тяжело вздыхает и присаживается рядом. Прямо на мою кровать, за моей спиной. И обнимает меня за плечи, прижимая к себе, быть может, излишне близко. Но отстраниться не захотелось. От доктора так знакомо пахло больницей, даже не этой, реальной, а той, несбывшейся. И этот запах воскрешал в памяти ощущения наивной студентки-первокурсницы, ее мечты, планы, всю недолгую ту жизнь. И это завораживало.

— Да никому я тебя не отдам, — негромко, но очень прочувствовано пообещал мне Андрей, которого в этот момент совершенно не хотелось называть каким-то нелепым, чуждым для моего слуха отчеством. — Я только боюсь, что не справлюсь. Я не понимаю, что с тобой происходит, как с этим бороться. Ты даже не представляешь, что я чувствую каждое утро, когда получаю из лаборатории вот это, — он неприязненно косится на ворох бумаг, брошенный на прикроватную тумбочку.

— Да нет там ничего страшного. И лечения никакого специфического не надо. Обычная поддерживающая терапия, — пытаюсь его успокоить.

— Обычная? — его голос переполнен скепсисом. Но боевого напора не чувствуется, он, скорее, подавлен. — Я ведь тебе не поверил тогда, про спецбольницу. Вернее, поверил, но просто не понял, что именно ты в виду имела. Я и теперь… Ты хоть объясни, чего ждать… Чего опасаться. Тебя ищут?

— Нет, — затрясла головой, невольно сжимаясь при мысли, что доверяю ему такое. Но тут уже — либо доверять, либо вновь пытаться бежать. А то ведь из желания помочь погубит. — Нет, меня не ищут. Я умерла… Знает лишь один человек, тот, что нас спас, он сделал мне паспорт. Но он, возможно, погиб, я не знаю точно. Там многие погибли потом, уже на самом деле. Был взрыв, пожар. Возможно, сгорели и документы… Не ищут. Мне, главное, самой по дурости… Я так мало знаю… Боюсь сказать, боюсь спросить… А тут еще вы. С вопросами, с анализами, с невнятными планами…

— Ш-шш, тихо, тихо, — он почувствовал, что меня опять колотит. Обхватил руками крест-накрест, прижал к себе еще крепче. — Нет у меня никаких планов. И не было никогда. Просто увидел симпатичную девочку. Слишком бледную, слишком изможденную, слишком измученную. Захотелось просто чуть-чуть помочь. Чтоб не надорвалась, не надломилась, у тебя ведь вся жизнь впереди… Кто же знал, что помогать потребуется не чуть?

— Я вас разве о многом прошу? Просто не разглашайте… мои проблемы. Я больна, я смертельно устала, у меня уже нет сил бежать. Просто позвольте мне тоже жить…

— Машка, глупый ты мой ребенок, я же сказал уже. Все останется между нами, у меня и в мыслях не было… И если уж я взялся тебе помогать, то буду пытаться помочь. Понять бы еще, как? Почему так гуляют показатели? Может, тебе раньше вводили какой-то препарат, который эти скачки нивелировал?

— Нет, Андрей, препарата не было, да он и не нужен, — слишком задумавшись, как бы ему объяснить проблему, я опускаю дурацкое отчество. Не потому что претендую на какое-то равенство или близость, просто оно для меня чужеродно и кажется явно излишним при доверительном разговоре. — Скачки, к сожалению, пока неизбежны, но… Понимаете, проблема не в том, что по утрам у меня, к примеру, низкий гемоглобин. Проблема в том, что и к вечеру он не дорастает до нормы. В то время, как восстановиться он должен максимум к обеду. Должен, Андрей, должен, — повторяю, чувствуя его недоверие. — Я знаю, так у людей не бывает. А у меня вот… сделали. Искусственно сделали для определенных целей. Там была какая-то врожденная патология, ее сумели усовершенствовать, преобразовать… Я не знаю подробностей, мне не сообщали. Я знаю результат. Усиленная регенерация клеток крови.

— Маша, но мы говорим не только о регенерации, но и об обратном процессе. Все, что регенерирует за день, разрушается за ночь.

— Да не разрушается ничего! — может и зря, но как уже не сказать? — Кровопотеря, доктор. Обычная, банальная кровопотеря. Затем идет экстренное восстановление. Кровь же не однородна, вот и восстановление идет с перекосами. Плазма восстанавливается практически сразу, там ведь вода в основном. А восстановление тех же эритроцитов таких энергозатрат требует, что истощенный организм и к вечеру не справляется. Вот и все ваши скачки в показателях. И, собственно, все, чем я могу вам помочь. Я не знаю, какие результаты для меня норма. Есть подозрения, что они могут отличаться от стандартных. И я не знаю, какая скорость восстановления будет свидетельствовать, что организм пришел в эту самую норму и не нуждается в помощи извне.

— Маша, ты меня в гроб вгонишь! — он встает и начинает нервно расхаживать по палате. — Вот почему чем больше я спрашиваю, тем меньше мне хочется услышать ответ?