За старшего

Телефон зачирикал, когда Гульшат миновала ворота завода. Они и без того опаздывали — Захаров сказал, что прибыть необходимо к восьми утра, и они подъехали к заводской стоянке без пятнадцати, но рассыпали запас времени, пытаясь сперва обогнуть два автобуса с черными стеклами, брошенных, как нарочно, поперек въезда на парковку, потом — найти идиотов-водителей, потом — припарковаться на обочине, плотно утыканной машинками тех работяг, что не теряли времени на маневры и поиски. Гульшат жутко нервничала, и звонок чуть не сшиб ее — во всяком случае, заставил поскользнуться на ровном месте, расчищенном и даже присыпанном песком. Захаров, шустрый дедушка, твердо подхватил под руку, одновременно жестом останавливая кинувшегося было на подмогу гастарбайтера-дворника. Гульшат ответила благодарным кивком, как могла изобразила сожаление и удивительно шустро выковыряла телефон из надетой по торжественному поводу шубы.

Айгуль говорила как пьяная или очень перепуганная. Гульшат сама перепугалась и стала переспрашивать, что стряслось с сестрой, с Виладой, даже про отца чуть не спросила, но не Айгульку, в самом деле, было про него спрашивать. Айгуль немножко успокоилась, но осталась невнятной: то тараторила, почти срываясь на крик, то надолго умолкала. Но было все-таки понятно, что с ней все в порядке, с племянницей тоже, и ничего страшного не случилось — а случилось странное. Что именно, Гульшат разбирала с трудом. Захаров выразительно поглядывал на цифры, изумрудно полыхающие в полумраке над проходной, а дворник смотрел сквозь Гульшат, распахивая глаза не по-азиатски.

Гульшат шагнула в сторону, чуть не налетев на прохромавшего мимо пижона в узком черном пальто при портфелище — он удивительно ловко обтек ее, пахнув дорогим одеколоном даже сквозь плотный мороз, — отвернулась от нетерпеливых взглядов и сосредоточилась, пытаясь сообразить, что за коттедж, какой взлом, о какой камере речь и при чем тут соседи. Айгуль замолчала, словно захлебнувшись, — и тут до Гульшат дошло. Но она все-таки заставила Айгуль повторить.

Ночью кто-то влез в родительский коттедж, в котором сестры накануне договорились встретиться на мамины сорок дней. Айгуль сказала, что приходила туда вчера утром — ну, чтобы понять, смогут ли они здесь. И заподозрила, что в доме недавно кто-то был. Все выглядело как обычно, и следов в заснеженном дворе не было, и даже беспорядок в доме показался чуть меньшим, чем остался после последнего набега ментов и следователей. Айгуль решила, что ошиблась: все комплекты ключей оставались у нее, из вещей ничего не пропало, да и в любом случае беспорядок — это вещь, которая способна уменьшаться только в результате целенаправленной уборки. Остальные проявления жизни, — тут она запнулась, но тут же продолжила погасшим голосом, — они, в общем, увеличивают беспорядок.

Гульшат зажмурилась, но Айгуль, судорожно вздохнув, уже говорила быстро, но, кажется, не срываясь в истерику. По ее словам, сегодня все было по-другому. Во дворе натоптано, замки открыты, один выбит, сигнализация при этом отключена и не сработала — а может, Айгуль сама забыла ее вчера активировать. Все три камеры тоже сломаны, а сервер, на который шла запись, разбит железкой из гаража. Бардак в доме страшный, как будто бомжи в теннис мебелью играли. И соседи сказали, что вечером что-то громыхнуло, но в это время как раз из поселка вывозили мусор, вот они и не стали в охрану звонить.

— А ты хотя бы позвонила? — нетерпеливо спросила Гульшат.

— Думаешь, надо?

Голос у старшей сестры был затравленный.

Гульшат чуть не взорвалась, подышала и сказала:

— Надо, прямо сейчас. Или хочешь, я вызову? Ну хорошо. Паспорт у тебя с собой? Ладно, давай, если что, звони — или лучше нет, пока не надо, я сама перезвоню, когда тут закончу. Целую.

Она торопливо убрала телефон и огляделась. Гульшат стояла возле дворника, который так и таращился, но уже не сквозь нее, а в сторону проходной, подсвеченной зелеными цифрами 8:05. Туда же смотрел нахохлившийся Захаров. Выразительно так.

Гульшат опять изобразила сожаление и побежала к проходной.