За стеклом

«Пятна» в комнате по-прежнему что-то говорили, может быть даже и мне. Я, наверное, тоже что-то говорил, конечно же, сейчас совершенно не помню, что. В таких случаях мне здорово помогало кредо писателя. Ведь достоверно известно, что писатели люди творческие, поэтому часто и глубоко погружаются в свои мысли. Значит, других людей не должно удивлять, что на вопрос «что ты готовишь», писатель ответит что-то типа «да, я тоже думаю об инцесте, как основе греческой мифологии».

Примерно что-то такое, я, возможно, и говорил.

Но, хуже было другое. Впереди меня ждало серьезное испытание. Нужно было очищенную тушку нарезать на тонкие длинные кусочки, чтобы потом завернуть их вокруг поджаренного хлеба. Просто положить рыбу сверху – меня никак не устраивало. Иногда алкоголик, на пике пьянки, становится чрезвычайным перфекционистом. Хотя, совершенно понятно, что ничего перфектного в состоянии опьянения получиться не может.

Но, в тот момент, мне было важно изготовить именно такие, лихо закрученные, по всем правилам закусок хорошего ресторана, буквально прозрачные, рыбные канапе. И чтобы это исполнить, я решил слегка принять для храбрости и верности рук.

Где-то проскочила мысль, что если я выпью хоть бы и пятьдесят грамм еще, то не смогу не только различить, где у меня правая, а где левая рука, но и вообще отличить руки от остального тела.

Несмотря на это, я побрел в туалет, где во флаконе Листерина плескалась половина чего-то. Я так и не понял, чего. Запрокинув флакон, я не только не почувствовал, что именно выпил, но и не почувствовал, выпил ли вообще. Флакон опустел, значит выпил. Хотя, никакого движения в горле и пищеводе я, среди беснующейся там бури, не уловил.

Зато отметил появившуюся вдруг, уверенность, что именно сейчас я все-таки смогу нарезать именно такие тонкие куски скумбрии, как этого хочу. Что-то типа «да я щя-я-яс-сс к-а-а-к…».

Дальше я не совсем помню, что произошло. В какой-то момент, «пятна» задвигались и зашумели.

– Что… эт-т-о… началось!? – сбивчиво и робко спросил я, не поняв, про что именно спрашиваю и что должно было начаться.

Следующий, краткий эпизод, который я запомнил, – это как «пятна» несут меня. А я пытаюсь зажмурить то один, то второй взгляд, разглядеть, кто это. И еще две короткие фразы:

– Костя, похоже, пьяный. – сказал женский голос. (Что, правда!? Да, ладно…)

– Да, он с утра элеутерококк свой выпил. – сказал другой женский голос, чужой и далекий, но явно принадлежащий моей жене.

В следующий раз, я открыл глаза, когда вокруг было темно. Правая рука была перебинтована, палец, даже через толстый бинт, сильно намок кровью. На кухне, я нашел разделочную доску с брызгами крови, а в мусорном ведре страшно истерзанную тушку скумбрии, в таком виде, как будто на нее, с разных сторон, напали маленькие, но очень злые бульдозеры с заостренными ковшами.

В туалете, на полке, я нашел пустую банку от Листерина, она лежала на боку, из горлышка на кафель, пролилось и засохло две красные капли, по цвету, сильно похожие на кровь.

Вино! Так вот, что меня так пришибло! – сделал я оправдательный, но совершенно не соответствующей правде, вывод, и отправился искать другие «закладки». Голова болела, глубокая рана жутко ныла. К тому же, надо было хоть как-то восстановить в памяти, что я говорил «пятнам».

Чем можно вернуть память!? Выпивкой, конечно. К тому же, – применил я свою любимую формулировку, – Надо, чтобы пена осела!

***

Один раз мы поехали кататься на горных лыжах. Более разочаровывающей поездки я в своей жизни не помню. Французские Альпы, маленькие деревушки, где на каждом шаге разнообразная выпивка. Кроме того, у нас был отель «все включено», в том числе, с бесплатной винной картой.

А я должен кататься на каких-то идиотских лыжах! И ладно бы еще кататься. Я готов был кататься на чем угодно, хоть на носороге, если бы по пути, попадались хотя бы малюсенькие ларьки с пивом или фермы с домашним вином.

Так, нет же! Горные лыжи – на то и горные, что на них приходится кататься в горах.

Черт! Три дня я мучился, каждое утро, забираясь в холодный, влажный фуникулер, где в глазах рябило от ярких дурацких курток, очков и шапок других лыжников. Но, больше всего, меня раздражали их кретинские улыбки. Мне так и хотелось закричать: Какого хрена вы улыбаетесь! Вы видите, что мы поднимаемся, а не спускаемся! Вы знаете, что это значит, знаете, черт вас дери… это значит, что мы отдаляемся от выпивки! Вот, что!

И правда, после нескольких минут подъема, внизу появлялась, раскинувшаяся темным пятном, деревня. Я прямо физически ощущал боль, представляя, как какой-нибудь старый француз, потягиваясь у окна, в тепле, опрокидывает за утренним кофе, первый бокал вина.

Конечно, я тысячу раз пытался получить у жены разрешение, в один из дней, не ездить, ссылаясь, то на боли в спине, то на начавшийся бронхит или применял универсальное: мне нужен разгрузочный день. Но, всякий раз натыкался на железную стену отказа: приехали всего на семь дней, вот и катайся.