За стеной из диких роз

Но женщина не слушала её и с невозмутимым видом медленно шагала по коридору, тяжело переставляя ноги, почти не отрывая их от пола.

— Симптомы, болезни…— она усмехнулась. — Ничего страшного, девушка. У нас как бывает: человек заболел, а пару дней дома полежит – и здоров. Зря ты только в такую даль ехала.

— Вовсе не зря, —возмутилась Анна. — Я же вижу, что Вы больны. Вам нужно лечение.

— Какое лечение? —спросила она с такой снисходительностью, словно Аннабелль была маленьким ребёнком, сказавшим откровенную глупость. —Мне нужно детей растить, хлеб собирать, а не лечиться. Лечится пусть тот, у которого на это время есть. Но ты проходи-проходи. Уже вечер, а идти тебе некуда, как я посмотрю.

Сиплый голос резко контрастировал с ещё не старым лицом Селены, и от этого жалость в душе Аннабелль всколыхнулась с новой силой. Она готова была до последнего убеждать женщину в необходимости лечения, даже несмотря на то, что пока не знала, как именно будет делать это. Селена провела её на маленькую, до блеска вычищенную кухню и принялась хлопотать, вешая на очаг тяжелейший чайник. Дети принялись помогать ей, доставали посуду и кое-какую еду совершенно привычными, отточенными до автоматизма движениями. Аннабелль всё рвалась им помочь, но её, на правах гостьи, заставляли сидеть смирно и ждать, когда всё будет готово. У хозяйки тряслись руки, она едва ли не роняла чашки на стол, потом опиралась одной рукой о столешницу, а второй принималась расставлять предметы, извиняясь за свою неловкость. Пальцы не слушались её, Селена нервно улыбалась и пыталась говорить о чём-то: то о соседях, то о погоде. «Вчера пёс вот такую крысу принёс…»- говорила она, и на пять минут её мысли были захвачены этим воспоминанием, которое женщина пыталась описать максимально ярко. Иногда она не находила нужных слов и принималась рьяно жестикулировать, дрожащие руки и пальцы то сгибались, то выпрямлялись, добавляя движению гротеска. Селене и самой становилось не по себе, при виде причуд, которые вытворяют её собственные руки, но она продолжала делать вид, что всё в порядке. То же осознание и спасительный самообман читались в глазах Жака. Он пристально посмотрел на Аннабелль, без слов требуя, чтобы она сделала хоть что-то, в крайнем случае – чудо.

— У Вас такие заботливые дети. Так волновались за Вас, — сказала Анна, готовая болтать, убеждать, упрашивать, используя все доступные ей уловки, лишь бы не оставлять детей сиротами.

— Да, я сперва тоже испугалась, — кивнула Селена, — уж решила, что, никак, помираю, а тут ещё и Фильбер говорит, что дети убежали. Я, по правде сказать, даже думала, что им так лучше будет… не видеть моего конца. Но нет, выкарабкалась, — сказала она совершенно довольная собой. Лицо Аннабелль помрачнело.

— Боюсь, что это лишь временное облегчение, —начала она. — Многие болезни на время утихают, а потом возвращаются с новой силой. Может быть, Вы и правы, и болезнь полностью отступила, но я чувствую себя обязанной помочь Вам всем. Если Вы здоровы, то просто дайте мне убедиться в этом.

Селена явно уставала от нараставшей перепалки. Она опустила руки на стол и посмотрела на Аннабелль тем взглядом, которым обладают женщины, прошедшие через многие трудности и имеющие детей, взглядом, способным развернуть лошадь на полном скаку и остановить конец света, если тот грозится разбудить спящее дитя. Анна почувствовала, что легко сдаст позиции перед этой женщиной.

— За меня уже можно не бояться, не в том я возрасте, чтобы пугаться всякой простуды, — усмехнулась Селена. — У нас ведь как: двум смертям не бывать, одной – не миновать,— она взглянула на часы и покачала головой. — Однако уже поздно.

Анна хмуро посмотрела на часы и нехотя согласилась с хозяйкой. Негодование в ней клокотало, и девушка была готова забрать назад все слова об очаровательной ограниченности местных жителей. «Утро вечера мудренее»,— подумала она, уверенная, что к утру женщина образумится, но смирение, написанное на лице Селены, ясно давало понять, что даже если болезнь начнёт сжигать её изнутри, она с должным спокойствием примет это, как испытание. Такая стойкость вызывала у Анны смешанные чувства: восхищение, жалость и злость, вспыхивавшую при виде того, как бедная мать добровольно губит собственную жизнь.

Селена провела её в большую комнату с одной кроватью, на которой спали дети, и парой набитых соломой тюфяков. На один из них она указала девушке и, сипло сказав: «Сейчас принесу одеяло», вышла из комнатки. Анна беглым взглядом окинула более чем скромное убранство комнатки: пару стульев, плетёный ящик, щетинившийся острыми прутьями, торчавшими во все стороны, высушенные цветы, обрывки ткани, бесполезный хлам, который дети хранили за неимением игрушек. Вдруг послышался глухой шум, волной прокатившийся по домику. Анна выскочила из комнаты и громко позвала хозяйку. Та не ответила.