За стеной: тайны «Песни льда и огня» Джорджа Р. Р. Мартина

Романтизм братьев Ланнистеров, восстания Роберта и трагедий, порожденных этими событиями, можно объединить в рамках теории великих людей, которая главенствовала в академических кругах, когда Мартин учился в колледже. Теория величия гениального одиночки во многом является отражением эры романтизма, поскольку предполагает, что мировую историю творят выдающиеся личности, инициирующие события, которые меняют мир. Этот подход к истории вышел из моды, о чем упоминает сам Мартин, отмечая, что еще во времена его учебы в колледже войну трех Генрихов начали называть Религиозными войнами, поскольку в академических кругах возобладала социально-экономическая историография.

Мартин отдает предпочтение этой теории не с академической, а скорее с прагматичной точки зрения, как рассказчик. Читатель знакомится с персонажами, а не с социально-экономическими течениями, поэтому в основе событий должны стоять герои. В цикле присутствуют социальные движения – Братство без Знамен, пытающееся придать ореол справедливости безобразной гражданской бойне, или «воробьи», которые поклоняются Семерым и собрались вместе, чтобы защитить друг друга от ужасов войны, – но всегда имеется центральная фигура, создающая фокус и даже мотивацию, как, например, «лорд-молния» Берик Дондаррион и безымянный септон, превращенный толпой «воробьев» в Верховного Септона. Эти персонажи напрямую связывают читателя с движениями, и, изучая их, можно сделать выводы о ценности и праведности последних.

Сам факт фокусировки на личности как непосредственной причине событий укладывается в систему романтизма, созданную Мартином в цикле. Персонажей в открытую называют великими людьми: Тайвин Ланнистер – величайший из всех рождавшихся за последнюю тысячу лет; Роберт неистов в битве; Робб Старк – Молодой Волк, одержавший серию военных побед. В каждом конкретном случае героя преследует трагедия, катастрофа или бесчестье – а иногда и все разом – и ждет ужасный конец. По мере развития сюжета большие надежды рассыпаются пеплом. Не имеет значения ореол романтизма, который создают вокруг этих «великих людей», их прошлых и нынешних войн обитатели Семи Королевств и читатели: всех их ждет смерть. Тайвин погибнет в нужнике, Роберта убьет вепрь, Робба Старка предадут, а его тело осквернят. Тайвина можно считать исключением, поскольку он умер в расцвете власти, однако Робб и Роберт утратили былые позиции, ослабели под гнетом несчастий и вступили на роковой путь, уводящий от былых романтичных начинаний.

Так имеется ли в «Песни льда и огня» романтизм?

В ответ можно привести две цитаты Мартина. Ни одна не касается этого вопроса напрямую, но, помещенные рядом, они дают представление о его восприятии романтизма. В коротком эссе «О фэнтези» Мартин объясняет свое видение фэнтези, причины, по которым он его читает и находит привлекательным. В заключение он пишет:

«Думаю, мы читаем фэнтези, чтобы мир снова сделался цветным. Чтобы почувствовать вкус острых пряностей и услышать песни сирен. В фэнтези содержится некая древняя истина, которая взывает к чему-то, что спит глубоко внутри нас, к ребенку, который мечтает когда-нибудь поохотиться в ночных лесах, и попировать под полыми холмами, и обрести вечную любовь где-то к югу от страны Оз и к северу от Шангри-Ла».

А теперь сравним этот взгляд на фэнтези с отрывком из интервью, которое Мартин дал «Тайм мэгезин». Речь идет о связи краха в его романах с личной семейной историей писателя.

«И я думаю, именно поэтому у меня всегда возникало это чувство, ощущение утраченного Золотого века, ведь мы были бедны, жили в муниципальных домах и квартирах. У нас даже не было машины, но Господь всемогущий, мы были… когда-то мы были королями! И это в определенной степени привлекло меня к историям о погибших цивилизациях, падших империях и тому подобном».

Романтизм соответствует взглядам Мартина на фэнтези и на историю: он придает работе «цвет», и эмоциональный резонанс, и ощущение чуда, создает видения трагической любви и обреченной знати, что, в свою очередь, подчеркивает упадок, царящий в «Песне» в настоящее время. Наиболее запоминающиеся сцены цикла полны романтизма – но часто в них также присутствует загадка, намек на то, что история романтична отчасти потому, что рассказана не до конца.