Открытые границы повсюду оставляли лазейки для контрабандистов. Пассажиры поездов часто провозили несколько бутылок в одежде и багаже. Некоторые пытались обойти запрет, подделывая таможенные метки, используя двустенные чемоданы или привязывая бутылки к своему телу. Более крупные объемы контрабанды спиртного доставлялись из Китая служащими железной дороги, тайники под углем или в потолках вагонов организовывались кем угодно, начиная от начальника поезда и заканчивая простым механиком. Другой лазейкой был участок железной дороги между ст. Маньчжурия и первой станцией на российской территории. Поезда там проезжали обычно со скоростью пешехода, и спиртное можно было передать пассажирам или проводникам прямо во время движения. Таким образом, государственная железная дорога обеспечивала контрабанду. Профессиональные контрабандисты обычно были смелее в степи и на Аргуни, там спирт часто перевозился через практически безлюдную границу на телегах или лодках. Если вдруг один из немногих таможенников появлялся в поле зрения, контрабандисты исчезали без следа в лугах или на одном из речных островков[175]
.Производство и торговля спиртными напитками, таким образом, участили контакты между китайцами, монголами и русскими в Маньчжурии и на Аргуни. Начиная с 1900 года на китайском берегу реки резко возросла инфраструктура, обеспечивающая межграничную торговлю. Возможность дохода привлекла хань-китайских мигрантов, которые открывали магазины для торговли с русскими. Постоянно расширяющаяся сеть реализации различных товаров создала базу для торговли спиртным[176]
.Российские власти с подозрением относились к китайцам – владельцам магазинов. Однако даже британский журнал «Экономист» заметил, что таможенные органы были настолько перегружены количеством инцидентов, что могли «только сложа руки наблюдать за русскими, совершающими поездки на китайскую сторону»[177]
. Глава Нерчинско-Заводского округа, находившегося примерно в трех сотнях километров вниз по течению Аргуни, но еще относившегося к маньчжурской таможне, во время инспекционной поездки весной 1908 года заметил, что «почти против каждого нашего поселка на правом берегу построена фанза. Заходя в них, я убедился, что в настоящее время они устроены для торговли спиртом, спичками и табаком. В каждой из них живет два китайца: один молодой, владеющий русским языком, и другой лет 45, по-русски не понимающий». Часто дома китайских пограничников использовались для хранения контрабанды. Таким образом, пресечение незаконной торговли не всегда было в интересах обоих государств. Кроме того, русские опасались, что поддержка китайцами контрабанды алкоголя способствует смешению двух культур и, косвенно, может привести к возникновению политической неблагонадежности. Для российских бюрократов «крещеные китайцы, которые живут в наших приаргунских поселках и некоторые даже женаты на казачках», казались особенно опасными[178]. Пограничная река как разделительная полоса оказалась несостоятельной, напуганные власти опасались связей, которые могли возникнуть в этих условиях между различными фронтирными группами.Несомненно, последствия торговли алкоголем были вредны для общественного здоровья и морали. Целые деревни пребывали в состоянии опьянения. Иногда даже дети становились алкоголиками. Русские приаргунцы пили «и перед чаем, и во время чая, и после чая, вообще „до“, „во“ и „по“»[179]
. Пресса высмеивала печальные сцены приграничной жизни: «Нередко можно видеть казака, плывущего на своей лошади и еле сидящего на своем седле. Это возвращается казак и обыватель с китайского берега, выпивший изрядную дозу „английской горькой“ или просто „горькой“…»[180]Вплоть до Первой мировой войны государственные деятели размышляли о причинах незаконной торговли спиртными напитками на российско-китайской границе. Консенсус был в том, что бой с контрабандой может быть выигран только с усилением таможенного и фискального контроля. Некоторые бюрократы, предвкушая прибыль, буквально требовали разрешения «ввоза в Империю маньчжурского спирта и изделий из него с оплатой акцизов»[181]
.