За столбами Мелькарта

Ганнон мгновенно высунул голову наружу. Хижину огибал частокол. На кольях торчали человеческие головы, мужские и женские. Одни, видимо, были отрублены совсем недавно, у других же провалились глазницы и высохла кожа. Ганнон с отвращением отпрянул от двери. Снаружи задвинули засов. В хижине стало темно. Ганнон прислонился к опорному столбу, поддерживавшему кровлю. Бокх, по своему обыкновению, присел на корточки. Мидаклит и Малх легли на листья, устилавшие пол…

Гуда

Наступило утро. Солнечные лучи пробились сквозь щель, освещая четырех пленников, сидящих на земляном полу.

Снаружи послышался протяжный гул голосов, глухие удары. Они становились все громче и громче. Ганнон прислушался. Видимо, чернокожие колотили в барабан.

Заскрипел отодвигаемый засов. На пороге появился чернокожий в шапке из леопардовой шкуры. Он был страшен, как дух смерти. На шее у вождя висел большой кусок синей материи.

«Откуда это у него?» – промелькнула у Ганнона мысль.

Вождь сделал карфагенянам знак, и они вышли. В мутном утреннем свете глазам пленников явилось страшное зрелище.

Чернокожие раскачивались и изгибались в причудливой пляске, образуя круг. Круг этот медленно сужался. Земля гудела под их ногами. Сверкали поднятые вверх копья. Прыгали, словно кривлялись, размалеванные маски. Эти маски были похожи на те, которые карфагеняне кладут в могилы своим покойникам[71].

В середине круга возвышался деревянный истукан. Туловище его было черное, а голова – цвета жгучего перца.

Их хотят принести в жертву этому Мелькарту чернокожих!

Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперед вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.

– Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! – закричал маврузий.

И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рев. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда еще не приближался днем к их жилью. Прошло еще несколько томительных мгновений. Львиный рев послышался совсем близко.

Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.

Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина – орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.

Маврузий опустился на колени.

– Гуда! Брат мой! Ты жив.

– Бежим! – крикнул Ганнон. – А то они опомнятся!

Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.

Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошел к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.

– Не чудо ли это? – воскликнул Мидаклит. – Откуда здесь лев? Ведь он оставался на корабле.

– Оттуда же, откуда кусок материи на шее вождя, – сказал Ганнон. – В Керне мы торговали красной материей. Те тюки, что у нас отняли, тоже были красными, а синяя оставалась на «Сыне бури».

– Ты хочешь сказать, – молвил Мидаклит, – что пираты после захвата корабля высаживались на берег где-то поблизости?

– Да. И, наверное, они обидели чернокожих. Помнишь костры – язык тревоги, непонятную злость этих чернокожих к нам? Может быть, пираты натравили на чернокожих Гуду или он сам бежал с корабля.

Ганнон пристально всматривался в желтые зрачки зверя, словно они могли запечатлеть то, что произошло на корабле, то, чего Ганнон, может быть, никогда не узнает.

Мидаклит понял Ганнона. «Как ему сейчас тяжело!»

– Я не удивлюсь, если этот лев когда-нибудь заговорит! – сказал Мидаклит.

– В Египте, – вспомнил Малх, – я наблюдал, как люди поклоняются черному быку с белым пятном на лбу. Я не мог удержаться от смеха, видя, как взрослые люди оплакивают мертвую кошку и воздают ей божеские почести. Теперь же я сам готов приносить жертвы нашему спасителю. – А кто не хотел брать моего брата на корабль? – напомнил маврузий.

Все рассмеялись. Старый моряк только махнул рукой.

У Фарузиев

Море высоких трав. Люди идут, поднимая руки, чтобы защитить лицо от острых стеблей. Солнце жжет голову, а мокрые обувь и одежда не просыхают. Сандалии пришлось перевязать тряпками, оторванными от одежды. Ноги покрылись ссадинами и распухли, но люди идут и идут, а за ними царственной походкой шагает лев.

Только однажды на пути встретилось одинокое дерево. Ганнон залез на него, чтобы осмотреться. С высоты ему был виден темнеющий на горизонте край леса, небольшие озера и висящие над ними тучи птиц. А это что такое? Шатры с коническими крышами!

– Там поселок чернокожих, – сказал Ганнон, слезая с дерева. – Надо его обойти.

Бокх с ловкостью дикой кошки взобрался на верхушку дерева, и оттуда вдруг раздался его смех. Так весело он смеялся лишь тогда, когда Малх принял светляков за глаза леопарда.

– Над чем ты потешаешься? – удивился Ганнон.

– Ты принял жилища белых муравьев[72] за хижины чернокожих!