За столетие до Ермака

Снова ожили честолюбивые надежды: мало кого из русских князей приняли при ханском дворе так приветливо, как его. Красота князя уязвила сердце стареющей ханьши Джикжек-хатунь, и она ввела Федора в круг близких хану людей. Ханьша даже возжелала выдать за Федора одну из своих дочерей, но он вежливо уклонился. Смертным грехом считалась на Руси женитьба при живой жене, да и опасно было: разрыв с княгиней Марией был равнозначен потере княжества – ярославцы бы не простили…

Боком вышло князю Федору Ростиславичу долголетнее ордынское сидение. Когда умерла княгиня Мария, Федор с ханским ярлыком поспешил в Ярославль – садиться на самостоятельное княжение.

Подъезжая к наплавному мосту через Которосль, Федор прослезился. Что-то дрогнуло вдруг в его очерствевшей душе, до боли родным и желанным показался город, взметнувший свои деревянные стены и башни на высокой стрелке при слиянии Волги и Которосли. Но не праздничным колокольным перезвоном и не ликующими криками горожан встретил Ярославль своего блудного князя. Городские ворота были крепко закрыты, между зубцами стены покачивались копья. Дружинник князя Федора протяжно затрубил в рог. Медленно, будто нехотя, приоткрылись ворота. Но не бояре в богатых шубах и не духовенство в златотканых ризах вышли навстречу князю, а окольчуженная рать. Суровый воевода предостерегающе поднял руку в железной рукавице:

– Остановись, княже! Нет у нас обычая такого, чтоб владетелей, в чужой земле обретающих, на княжение принимать! Князь у нас Михаил, сын твой, а иных нам не надобно. Поди прочь, княже!

Федор остановил жестом своих дружинников, рванувшихся было на обидчика. Не сражаться же со всем городом! Вместо гневных слов попросил униженно:

– Позовите сына моего. С ним говорить буду, по-семейному…

– Моими устами все сказать велено! – отрезал воевода и повторил непреклонно: – Поди прочь, княже!

И повернул Федор Ростиславич коня, смирившись перед силой, увозя с собой унижение и смертельную обиду. «Кровью умоетесь за обиду! – шептал он в ярости. – Вот, ужо погодите!» Грозился, проклинал, придумывал изощренные казни, не понимая того, что можно ненавидеть одного, десяток, даже сотню обидчиков, но бесполезно ненавидеть целый народ. А здесь против него было все княжество…

Снова потянулись тягостные годы ордынского сидения. Женился-таки Федор на ханской дочери, обасурманился. Жил в собственном дворце. Пользовался почетным правом сидеть на пирах возле хана и получать чашу из его руки как ханский родственник. Ханскому зятю приносили подарки мурзы и русские князья, наезжавшие по своим делам в Орду. Родились у Федора сыновья Давид и Константин. Ханьша Джикжек-хатунь любила их даже больше, чем остальных своих внуков. По-русски сыновья Федора говорили с трудом, коверкая слова. Задумывался Федор: кто же он теперь, русский князь или ордынский вельможа? Если князь, то где его княжество? Если мурза, то где его улус и тысячи верных нукеров, которые только и дают в Орде подлинное могущество?

Капризная милость ханьши подняла князя Федора над многими, но в возвышении его не было прочности. Ничтожный удельный владетель, все княжество которого можно было проехать из конца в конец за единый день, был счастливее Федора и, униженно принося подарки, в душе презирал временщика. Будущее казалось беспросветным.

В Ярославле умер сын Михаил, но ничего не изменилось. Горожане бесчестно прогнали послов Федора Ростиславича, повторив позорные слова: «Ты, княже, нам не надобен!»

Федор Ростиславич воспрянул духом в злосчастную годину Дюденевой рати [27]. Следом за ордынскими туменами он вернулся на Русь. Хан дал ему в помощь конное войско – садиться на княжение. И смирились ярославцы перед силой, впустили князя Федора в город. Начались опалы и казни. Богатство убиенных ярославских бояр князь Федор щедро раздаривал ордынским мурзам, а вотчины отписывал на себя. Кладбищенская тишина опустилась над Ярославлем. Люди забились в свои дворы, притаились за крепкими засовами. Только татарские всадцики с визгом и свистом проносились по пустынным улицам да ватаги дружинников князя Федора дерзко стучались в ворота боярских и купеческих хором, призывая хозяев на княжеский суд. Тогда же и Переяславль прихватил князь Федор, переняв его у потерпевшего поражение великого князя Дмитрия Александровича. А потом наступила очередь Смоленска…

Вот так, шаг за шагом, через преграды, к вершинам власти!

Упорство Федора Ростиславича восхищало Курбского, любые средства казались ему оправданными для достижения великой цели. Он, князь Курбский, тоже Федор по имени и Черный по прозвищу, может возвеличить свой, пока что скромный, княжеский стол! Как Федор Ростиславич Черный!

Людская молва о коварстве, изменах и душевной черствости Федора Ростиславича не смущали Курбского. Может быть, его заставил бы задуматься бесславный конец князя-стяжателя?