За строкой приговора…

«…Верно, забыли, Николай Николаевич, про Толика Самурая, а он про вас помнит, – писал Мясников. – Память, как наколку, ничем не вытравишь. Все помню: и как возились со мной, и что говорили. Небось думаете, что врал я вам все тогда, волчий вой за овечье блеянье выдавал. Немного было, не спорю, придуривался, а только многие ваши слова, как после оказалось, глубоко мне запали. Но когда из колонии уходил, об этом не думалось: весна звала. В общем, „зелёный прокурор“ на моей просьбе о помиловании свою резолюцию кинул. Как добрался домой, рассказывать не буду: и вам это безынтересно, да и мне не особо. Остановился у одного своего дружка, Ванюшки Плужкова. Только там меня приняли неласково. Сам Ванюшка ничего, а семья косится: боится, чтобы снова его к делу не приспособил. Встал тут вопрос: что дальше делать? Документов-то у меня никаких не было. А без документов гулять, что на острие ножа русскую танцевать. Познакомился я с одним мужичком, который только что из колхоза уехал, и продал он мне свою справочку. Так стал я нежданно-негаданно Анатолием Петровичем Сухоцким. Только справочку эту надо было на паспорт менять, а на месте менять я поостерёгся. Поэтому очень я обрадовался, когда прочёл про вербовку в леспромхоз в Архангельскую область. Расчёт, сами понимаете, был простой: поработать месяца два, а потом через начальника участка все бумажки оформить. Желающих ехать у них не очень-то хватало, меня и взяли без всяких разговоров. Поехал…»

* * *

Лесопункт оказался небольшим посёлком. Толика Самурая поместили в комнату, куда с трудом втиснули семь коек. Соседями его были дядя Митяй, природный северянин, и богатырского сложения парень с невинным лицом новорождённого младенца Василий Лукин. В день приезда не работали: получали на складе постельное бельё, обустраивались, мастер распределял вновь прибывших по бригадам. После ужина, собрав вокруг себя ребят, дядя Митяй долго объяснял устройство продольной пилы. Вместо «ч» он выговаривал «ц». От этого речь его становилась цокающей, непривычной для слуха. «Цего сейцас не поняли, потом поймёте, – сказал он в заключение. – Главное, нашу поговорку запомните: „Тресоцки не поешь, цаецку не попьёшь – не наработаешь“, – и в подтверждение своих слов отправился ставить чайник.

Мясников с любопытством приглядывался к этим людям, так непохожим на тех, среди которых он провёл всю свою жизнь, прислушивался к их разговорам, шуткам.

Да, Фролов был в чем-то прав, Мясников это чувствовал. Здесь не было взвинченной истеричности, столь характерной для преступного мира, постоянной насторожённости, болезненного желания проявить себя, сломить и подчинить более слабого. И помимо общих интересов у каждого были свои. Васька по самоучителю учился играть на гитаре и каждый вечер от доски до доски прочитывал «Комсомольскую правду». И читал не потому, что его избрали комсоргом, а потому что ему было просто интересно. Восемнадцатилетний Володя учился заочно на первом курсе строительного института. Рыжий Алексей, с лицом, изъеденным оспой, был заядлым охотником. А дядя Митяй занимался различными техническими усовершенствованиями.

У всех у них была своя интересная жизнь, друзья, родные, жены, любимые девушки, планы на будущее. Их все касалось и затрагивало: международная обстановка и новые расценки, положение в сельском хозяйстве и итальянские кинокартины, урожай на яблоки в Крыму и расцветки ситца. Но самым непонятным был их интерес к труду, о котором Фролов так много писал в своём последнем письме к нему.

Нравится им это, что ли?

Самому Толику Самураю «это» определённо не нравилось. От непривычного напряжения ныла поясница, на ладонях вздулись пузыри. Находясь в общей сложности около семи лет в местах заключения, он там никогда не работал. Его отправляли в закрытые тюрьмы, сажали в карцер, но заставить работать не могли. Он не работал из принципа, следуя воровскому закону. Теперь принципа не было, была только усталость…

По утрам, задолго до рассвета, всех ребят в комнате будил дядя Митяй. Его рокочущий бас разбивал самые сладкие сны. Но в тот день один человек все-таки не проснулся…

– Анатолий, слышь, вставай! – потряс его за плечо рыжий Алексей.

– Иди ты знаешь куда…

Мясников выругался и повернулся к стене.

В комнате воцарилось неловкое молчание.

Потом Алексей, красный от возмущения, сжал кулаки и нагнулся над койкой.

– Если сейчас же не встанешь, за волосы стяну!

– Что?

Узкие и без того глаза Толика Самурая превратились в щёлки. Он приподнялся на кровати.

Ещё одно слово – и быть бы беде… Но в разговор вмешался Лукин.

– Чего пристал к парню? – строго спросил он, легонько отодвигая плечо рыжего. – Раз не встаёт человек, значит, не может. А ты, Анатолий, тоже зря. Захворал – так скажи.

– Да, видок неважный, должно, простыл, – поддержал дядя Митяй. – Пусть отлежится.

Ребята ушли, оставив на тумбочке аспирин, несколько яблок (из посылки, которую на днях получил из Крыма Володька) и стакан крепко заваренного чая.

– Ну что ж, покимарим с разрешения общего профсоюзного собрания, – усмехнулся Толик Самурай, закутываясь в одеяло.