За свободу

— Roma locuta, causa finite[117], — язвительно произнес декан, — что в переводе на немецкий означает: вы поговорили, мы выслушали, и дело кончено. Но сдать Мариенберг на ваших условиях мы не вольны. Мы доложим о вашем предложении.

Он поклонился и среди гробового молчания вышел вместе со своими товарищами. Очутившись на свежем воздухе, они с облегчением вздохнули.

— Вы заметили, господа, — шепнул декан двум мариенбергским дворянам, когда они возвращались обратно верхом в сопровождении Берметера, — какие отношения у Гена с Флорианом Гейером. Они тянут веревку в разные стороны. Посмотрим, не удастся ли нам перервать ее посредине.

Между тем зал капитула постепенно пустел. Балтазар Вюрцбергер, Ганс Лемингер и другие горожане окружили Бубенлебена и Якоба Келя и горячо спорили с ними; к ним подошел и Флориан Гейер. Большой Лингарт встал, потянулся и спросил у Мецлера:

— Послушай, брат, ты не знаешь, где тут можно промочить глотку? Она у меня так пересохла, как будто этот чертов декан загнал меня в самое пекло.

— У булочника возле Мюльтора неплохое винцо, — отвечал Леонгард Мецлер, направляясь к выходу. — Или податься, что ли, в «Зеленое дерево»? Можешь залить там свою адскую жажду поповским вином и задаром. Молодцы вюржбурцы: хорошо подчистили подвалы у черного воронья.

— А ты слышал, какую штуку выкинули они с соборным викарием? — продолжал Мецлер. — Нет? И настоятелю тоже досталось. Ты только послушай. Недавно его преподобие, возвращаясь из Ротендорфа, где у него приход, видит у Ренвегерских ворот, как наши парни валяют дурака. И почудилось ему, что они прохаживаются на его счет. Он давай их честить; «Ах вы такие-сякие, бродяги вшивые! Погодите, отрубят вам скоро головы на городской площади». Караул! Тут и пошло! Нагрянули они всем скопом к настоятелю Гуттенбергу и подняли такой шум, хоть святых выноси. Тот с перепугу разрешил им в виде возмещенья за угрозы и бесчестье взять у викария с его Ротендорфского подворья полбочки вина. Наши молодцы двинулись с ружьями, флейтами, барабанами, прямо как в поход, и вдобавок к положенному выкатили из подвала еще девять бочек! Что тут было! Сбежалась вся деревня, и стар и млад, и женщины, и дети, и всякий пил сколько хотел и уносил сколько мог: кто жбан или кружку, а кто кастрюлю или ведро. Под конец все перепились до положения риз, и многие валялись в грязи середь улицы, как свиньи.

Друзья направились к булочнику у Майнского моста, чтобы пропустить там по стаканчику. Пройдя до Соборной улицы, они увидели Флориана Гейера, за которым следовала целая толпа любопытных. Попадавшиеся ему навстречу снимали перед ним шапки, останавливались и молча с уважением провожали его глазами. Он всем одинаково серьезно отвечал на приветствия, без тени снисходительности или высокомерия. На нем был простой гладкий берет, надвинутый на лоб, кожаный колет вместо панциря и длинный, подчеркивавший его высокий рост, плащ, из-под которого виднелся кончик меча. Его мужественное лицо загорело от солнца и ветра. Он перешел через мост и зашагал по переулку Буркхарда, когда до его слуха донеслись звуки скрипок и волынок, гиканье и женский визг. Этот шум исходил из цехового дома рыбаков. Рыцарь нахмурился. Дойдя до городских порот, он повернул к Николаусбергу или, как говорили вюрцбуржцы, Класбергу.

Тяжелые орудия. С гравюры Ганса Буркмайра

На горе Клауса кишмя кишел народ. Воины Черной рати с помощью вюрцбуржцев и анесбахцев перетаскивали увезенные из замков местных дворян и тевтонских рыцарей бомбарды[118] на самую вершину горы, где рыли траншеи. Это была нелегкая работенка: гора была крутая, без тропинок, а солнце припекало вовсю. Но солдаты были в отличном настроении и, чтобы перевести дух, перебрасывались шутками и пели. У Флориана Гейера нашлось для каждого из них доброе слово. Он подбадривал их, отвечал на их грубоватые шутки, показывал, как сподручней тащить тяжелые пушки. Наверху, на горе, он застал Симона Нейфера, руководившего окопными работами. Симона выбрали в Герольдсгофене его помощником. Гейер пожал ему руку, вместе с ним осмотрел траншеи и, устремив взгляд на Мариенберг, сказал:

— Будь у нас вертгеймские пушки, от замка скоро осталась бы лишь груда развалин. Но об этом нечего и думать. Вертгейм бережет их как зеницу ока и сам перевез их на Гохберг. Боюсь, как бы эта пропасть, отделяющая нас от Мариенберга, не оказалась непреодолимой для наших пушек и фальконетов. Они хороши только для боя в открытом поле, а не для осады крепостей. Да и пороха и ядер у нас тоже не хватает.

— Стало быть, переговоры с епископскими послами ни к чему не привели, и дело принимает серьезный оборот? — спросил Симон, пристально глядя на него. — Ведь послы должны сегодня вернуться с ответом.