За свободу

— К чему такая поспешность? — спросил Флориан Гейер. Он догадывался, почему Гец с такой готовностью шел на предложение декана: «Железной руке» не терпелось ударить по своему заклятому врагу, епископу Бамбергскому, с которым он давно враждовал и тягался в имперском суде. Теперь, воспользовавшись огромными силами крестьян, он мог бы наконец утолить свое горевшее жаждой мести сердце. Вождь Черной рати понимал также, что, добиваясь отсрочки для получения согласия епископа, декан стремился лишь выиграть время. Как опытный военачальник, Гейер прекрасно понимал, сколь опасным и даже гибельным для крестьянских войск может оказаться длительное бездействие под стенами Фрауенберга. И он решил дать незадачливым защитникам Геца решительный отпор.

— Внизу, на монастырском дворе, я видел древнюю гробницу с четырьмя чашами по углам. Должно быть, и вы обратили на нее свое внимание. В ней покоится прах нашего славного миннезингера Вальтера фон дер Фогельвейде[119]. Перед смертью он оставил собору дар, завещав ему каждое утро наполнять эти чаши кормом для птиц. Но святые отцы вспомнили, что хотя птицы не сеют и не жнут, но, как сказано в священном писании, сам господь заботится об их хлебе насущном, и решили употребить сей дар на поддержание своей бренной плоти.

Оглушительный хохот прервал его речь. Смеялся и Гец фон Берлихинген, и даже декан улыбался. Но Флориан Гейер серьезным тоном продолжал:

— Таким же образом пожрали епископы права и вольности Франконии. Так неужели теперь, когда мы взялись за меч, чтобы вернуть свои права, мы продадим их за чечевичную похлебку? За похлебку обещаний? Ну кто еще может верить епископу? Кто не знает, как лживы медоточивые уста, помогающие господам опутывать простой народ? Секира занесена, чтобы рубить их под самый корень. Пляс только начинается, и скоро мы заставим плясать князи и господ всех до единого. Так неужели мы не дадим опуститься топору? Неужели мы сложим оружие?

— Нет! Нет! Нет! — загудела толпа, почти единодушно поддержанная военачальниками и членами совета.

— Срыть до основания эту крысиную пору! — донесся звонкий, как труба, голос Ганса Берметера, стоявшего у двери. — Нас двадцать тысяч, а у них и двухсот пятидесяти человек нет, да и то, почитай, одни монахи.

Побагровевший от ярости Сильвестр фон Шаумбург с ожесточением стукнул ножнами об пол и, не обращая внимания на предостерегающие взгляды декана, крикнул:

— Только суньтесь, мы вас встретим как следует!

— У нас хватит пороху, чтобы взорвать на воздух вас всех, — добавил Каспар фон Рейнштейн.

С неожиданной при его дородности живостью декан вскочил с кресел и воскликнул:

— Не поддавайтесь чувству гнева, господа. Горячими словами не потушить пожара. Помните, что мы — вестники мира!

— Но ведь вы возлагаете все ваши надежды на князей, — возразил ему Флориан Гейер. — Вы строите здание на песке. Князья не могут объединиться, они сами под ударом. Их время миновало. Им не одолеть крестьян.

Тогда выступил вперед священник Бернгард Бубенлебен и, держа перед собой бумагу, на которой он быстро нацарапал несколько строк, промолвил:

— Слушайте, что предлагает Тауберское ополчение[120]. Фрауенберг и остальные замки епископства со всеми находящимися в них запасами и вооружением должны быть сданы евангелическому воинству. Духовенство должно получить соответствующую компенсацию. Гарнизону будет обеспечена личная безопасность и сохранение имущества и свободный пропуск из замка. Город Вюрцбург, его округ и епископство совместно решат, стоять ли Фрауенбергу или быть разрушенным.

Бурный гул одобрения заглушил отдельные возгласы возражавших и тех, кто требовал разрушения замка. Военачальники креглингенцев, вейкерсгеймцев, лаудахцев, кёнигсгофенцев застучали мечами. Гец фон Берлихинген вытер свое взмокшее плешивое темя, а Балтазар Вюрцбергер, дюжий начальник квартала и кабатчик из Шлейне, рявкнул из толпы:

— Дельно сказано! Вюрцбург должен опять стать имперским вольным городом!

— Да, он попал в самую точку! — заявил Якоб Кель. — Кто согласен со мной, я хочу сказать, кто за предложение Бубенлебена, пускай подымает руку.

Не только военачальники и члены военного совета, но и почти все горожане подняли руки.

— Большинство! — объявил Кель.

— Нет, так не годится! — крикнул Георг Берметер, протискиваясь к столу. — Замок должен быть разрушен.

— Правильно! — поддержали его вюрцбуржцы.

— Нет! Нет! — вопили тауберцы.

Поднялась ожесточенная перепалка. Гец набросился на главнокомандующего с упреками, что тот водит собравшихся за нос. Священник Деннер призывал всех к спокойствию, но его голос потонул среди несмолкавшего гула. Епископским посланцам стало не по себе. Гец, Мецлер и советники-оденвальдцы, возмущенные, покинули собрание. Тогда Якоб Кель, треснув кулаком об стол, голосом Стентора[121] потребовал тишины и крикнул Гансу Берметеру:

— Не суйтесь, коли вас не спрашивают. Кто еще разинет свою мерзкую пасть, того я выкину вон через окно. Пусть говорят послы.