За свободу

Фрау фон Менцинген возвращалась домой, окрыленная надеждой. Тем временем маркграф обратился к внутреннему совету с письмом, в котором «покорнейше просил» немедленно освободить из заключения его слугу и вассала, пользующегося его покровительством, или, во всяком случае, предоставить ему возможность оправдаться.

Наконец маркграф собственной персоной пожаловал в Ротенбург. Фельдмаршал Кристоф фон Визентау с авангардом занял Ворота висельников, и вскоре показалось и все войско. Отряд закованных в панцири ландскнехтов, продефилировав по Вюрцбургской улице и улице св. Георгия, остановился на площади. За ним последовали в походном порядке артиллерия и часть ландскнехтской пехоты. Затем, во главе большого отряда рейтаров, появились маркграф и Иоахим фон Паппенгейм в блестящих доспехах, на богато убранных конях. Шествие завершала рота ландскнехтов. На Рыночной площади были установлены пушки, направленные своими жерлами на все сходящиеся там улицы. Площади и улицы города были заняты рейтарами и ландскнехтами. Все же дело обошлось без грабежа; бюргеры отделались страхом. Только городские фуражные амбары были разбиты и все запасы овса, сена, соломы расхищены.

Маркграф со своим штабом расположился в доме Ягтсгеймера, где в свой последний приезд в Ротенбург останавливался император Максимилиан. Это — угловой дом на Дворянской, напротив ратуши. Задней стеной он соприкасается с дворянским танцевальным залом. Выходящий на Рыночную площадь угол его чудесного фасада украшен подвесным балкончиком, под пирамидообразной кровлей которого стоит дева Мария с младенцем на руках.

В этом доме приветствовал маркграфа, как глава внутреннего совета, Эразм фон Муслор и по старинному обычаю поднес ему почетный дар: вино, рыбу и овес. Но нахмуренное чело его высочества не прояснилось. В резких словах он выразил свое неудовольствие магистратом, который оставил без последствий его «покорнейшую просьбу» касательно рыцаря фон Менцингена. Он оборвал пытавшегося возражать ему Эразма фон Муслора и потребовал, чтобы ему были тотчас предъявлены «пытные показания» рыцаря, то есть протокол показаний, данных им под пыткой. Он потребовал также пытные показания доктора Дейчлина и слепого монаха. Затем он приказал составить список зачинщиков бунта в Ротенбурге и его владениях.

Суд и пытки

С гравюры Ганса Буркмайра

— Но помните, господа, что кровь, которую я вынужден ныне пролить, падет на ваши головы. Если бы вы в свое время приняли мою поддержку, которую я предлагал вам неоднократно, мятеж был бы раздавлен в зародыше.

Этими немилостивыми словами он дал понять, что аудиенция окончена.

Его высочество впал в заблуждение, столь обычное для сильных мира сего. Помешать восстанию изнемогавшего под вековым гнетом народа он был так же бессилен, как помешать извержению вулкана. И он забыл, что своей временной победой реакция была обязана не своей силе, но ошибкам своих противников. Немилостивым приемом он не только не смягчил, но еще усилил упорство досточтимых ратсгеров.

Конрад Эбергард поклялся своей честью, что маркграфу не удастся вырвать у них из рук добычу. В своем озлоблении он зашел гораздо дальше своих коллег, ведь его единственный сын был прикован неразрывными цепями к этой опозорившей себя семье. Лишь после тяжелой внутренней борьбы он преодолел искушение внести в проскрипционный список собственного сына, и лишь всеобщему уважению к особе своего отца Макс Эбергард был обязан тому, что не фигурировал в перечне вожаков восстания, представленном городским писцом маркграфу.

Но пером ратсгеров меньше всего водили политические соображения. Они называли имена под влиянием личной вражды и нередко отдавали дань даже россказням и сплетням. И не удивительно, что список, доставленный на следующее утро Томасом Цвейфелем маркграфу, состоял из более чем ста кандидатов на эшафот. Этот длинный перечень открывали имена доктора Дейчлина, командора Христиана, слепого монаха, доктора Карлштадта. Затем следовал Стефан фон Менцинген, члены магистрата Крист Гейнц и Эренфрид Кумпф, а за ними — шестьдесят три горожанина, вся вина которых заключалась в том, что они неодобрительно отзывались об императоре, князьях или магистрате и твердо стояли на стороне крестьян. Из жителей сельских общин было внесено в список тридцать имен — все, какие только пришли в голову досточтимым ратсгерам.

Но рьяные доносчики были вынуждены сплошь и рядом называть своих сограждан не по имени и фамилии, а по кличке или прозвищу. Уж так исстари повелось, что многие из горожан были больше известны по кличке, чем по унаследованным от отцов и нареченным именам. Томас Цвейфель добросовестно скопировал поданные ратсгерами записочки, ничего не изменив, и маркграф читал список вслух, высоко подняв брови: «Ткач при часовне пречистой девы, что живет с Грейсершей. Свояк слепого монаха, каретник. Свояк Иорга Хернера, канатчик. Бородатый ткач, по прозвищу Свистун. Долговязый шапочник, который колотит жену».