За темными лесами. Старые сказки на новый лад

Здесь увидела она пса, привязанного к фонарному столбу. Тот тяжко дышал и очень страдал от жары.

– Вот бедняжка, – сказала девочка и дала псу напиться.

Лифт не работал. Этот лифт никогда не работал. На полпути вверх девочка увидела на лестнице уличную шлюху с опухшим лицом. Та так и уставилась на девочку желтыми глазищами.

– Возьми, – сказала девочка и отдала шлюхе яблоко.

Добравшись до этажа, где жил дилер, она трижды постучала в дверь. Дилер отпер дверь и молча воззрился на девочку. Девочка показала ему двадцатку и сказала:

– Ты только посмотри, какой у тебя беспорядок! – и с этими словами устремилась в квартиру. – Ты что же, в жизни здесь не прибирался? Где у тебя все, что нужно для уборки?

Дилер только плечами пожал и указал на дверь в чулан. Отворила девочка дверь, отыскала в чулане веник да тряпку, наполнила водой раковину в ванной и принялась за уборку. А когда в комнатах стало почище, сказала:

– А теперь дай-ка мне дозу для матери!

Дилер ушел в спальню и вернулся с пластиковым пакетиком. Девочка спрятала пакетик в карман, вышла на лестницу и отправилась вниз.

– Леди, – сказала шлюха, – яблоко было – просто объеденье. Вот только ломает меня так, что сил никаких нет. Мож, есть чо, а?

– Это для матери, – ответила девочка.

– Ну, пожалуйста, а?

– Вот бедняжка…

Подумала девочка, подумала, да и отдала шлюхе пакетик.

– Я уверена, мачеха все поймет, – сказала она.

Вышла девочка на улицу, прошла мимо пса, а пес и говорит ей вслед:

– Девочка, да ты сверкаешь, как алмаз!

Вернулась она домой. Новая мать дожидалась в передней.

– Где? – грозно спросила она.

– Прости, я… – ответила девочка, и с губ ее упали, зазвенели по полу два превосходных алмаза.

Мачеха хлестнула ее по щеке.

– Ай! – вскрикнула девочка.

Крик боли был ал, будто рубин, и третий камешек, упавший с ее губ, оказался рубином.

Мачеха рухнула на колени и сгребла камни в горсть.

– Мило, – сказала она. – Краденые?

Девочка покачала головой, боясь вымолвить хоть слово.

– Может, еще есть?

Девочка снова покачала головой, крепко-накрепко стиснув губы.

Мачеха защемила пальцами ее нежную ручку, ущипнула, что было сил, и не отпускала, пока в глазах девочки не заблестели слезы. Но девочка не проронила ни слова. Тогда мачеха заперла девочку в чуланчик без окон, служивший ей спальней, чтоб не сумела сбежать, а алмазы и рубин отнесла на угол, в «Ломбард и оружие Эла», и Эл без лишних вопросов отвалил ей целых пять сотен долларов.

После этого мачеха отправила за дозой свою родную дочку.

Эта девчонка была законченной эгоисткой. Увидев пса, измученного жарой и убедившись, что он на привязи и не сумеет ее догнать, она пнула бедное животное, что было сил. Шлюху на лестнице – попросту отпихнула с дороги. Поднявшись к квартире дилера, трижды постучала в дверь. А когда дилер уставился на нее с порога, молча отдала ему двадцатку.

– Мож, есть чо? – спросила шлюха, когда дочка мачехи спускалась вниз, но та даже не замедлила шаг.

– Жаба! – крикнула шлюха ей вслед.

– Змеюка! – тявкнул пес, когда она шла по тротуару мимо.

Вернувшись домой, злая девчонка вынула из кармана пакетик с дозой и протянула матери.

– Вот.

И тут у нее изо рта выскользнула маленькая яркая лягушка! Упала ей на плечо, перепрыгнула на стену и там повисла, глядя на мачеху с дочкой немигающим взглядом.

– О, боже мой! – воскликнула девчонка. – Какая гадость!

Еще четыре разноцветных древесных лягушки и маленькая красно-черная змейка в желтую полоску.

– Красное на черном, – сказала дочка мачехи. – Она не ядовитая?

Еще три древесных лягушки, жаба-ага, небольшая слепая змейка-альбинос и детеныш игуаны.

Мачеха, не боявшаяся ни змей, ни самого черта, пнула полосатую змейку, и та ужалила ее в ногу. Мачеха закричала, забилась в судорогах, а дочка ее завизжала – да так протяжно и громко, что крик ее шлепнулся на пол в обличье взрослого удава в полном расцвете сил.

Девочка – та, первая девочка, которую, кстати сказать, звали Амандой – услышала крики, тут же сменившиеся мертвой тишиной, но как же ей было узнать, что случилось?

Она постучала в дверь. Никто не открывал. Никто не отозвался ни словом. Снаружи слышался лишь мягкий шорох – будто какая-то огромная безногая тварь ползла по ковру.

Проголодавшись – проголодавшись так, что едва могла вымолвить слово, – Аманда заговорила.

– Ты цепенел века, глубоко спящий, – начала она, – наперсник молчаливой старины…

Слова душили, застревали в горле, но она говорила и говорила.

– «Краса есть правда, правда – красота», земным одно лишь это надо знать…[54]

Последний сапфир с тихим звоном прокатился по дощатому полу чуланчика Аманды…

И – полная тишина.

Нил Гейман

* * *