За темными лесами. Старые сказки на новый лад

Проснувшись наутро, она снова почувствовала себя в полном дерьме. И даже хуже, чем раньше: ведь некоторое время ей было хорошо – да как хорошо! Всем бы нам хоть изредка испытывать нечто подобное.

Так Лилия нашла покой на кончике иглы, и следы иглы были не так очевидны, как старые рваные шрамы на запястьях, которые она расчесывала до крови, когда нуждалась в поправке. Подрабатывая стриптизершей (а порой и в борделе невдалеке от центра Манхэттена), всевозможные шрамы приходилось прятать при помощи перьев, черных перчаток и высоких сапог. Зато теперь она цвела – нет, так и осталась божьей карой для окружающих, с полпинка выносящей мозг кому угодно, однако цвела. Появились в ее жизни и периоды покоя, и даже круг общения – пусть время от времени и избегавший ее. Порой она писала всякую всячину о музыке для подпольных газет, а раз в две недели в гости наведывалась мать – закупала продукты, водила Лилию обедать, извинялась за то, что та швыряла в официантов ножи и вилки, и волновалась, волновалась о том, как же она похудела.

Конечно, всю жизнь оставаться под кайфом нельзя. Но попробовать – можно.

Лилия знала, что худеет день ото дня. Смотрелась в зеркало, но не видела самой себя, а когда крыс удавалось усыпить, даже не знала, кто она, или хоть как это выяснить.

– Кто ты такая? – спросила Синяя гусеница, посасывая чубук. – Держи себя в руках!

Крысы сжирали ее изнутри, и Лилия исчезала. Реальной она становилась только у матери на глазах – сила материнского взгляда связывала кости воедино, хоть жилы и кожа медленно таяли, растворялись, будто расплывающийся кадр.

Вот кадр постепенно мутнеет, исчезает…

…и вновь обретает четкость. Мы с Лилией в Лондоне. Мать далеко, и здесь она может раствориться, исчезнуть целиком. Лилия слышала: здесь, в Лондоне, готовится нечто из ряда вон – такое, что заглушит этот гулкий, яростный стук под черепом еще лучше, чем музыка в «CBGB», нечто вроде полной аннигиляции.

Так оно и случилось.

Взгляните на Лилию в «Рокси», если сумеете узнать. Сумеете? Вот она в туалете, колется героином, растворенным в воде из бачка над унитазом. Сидит подле сцены, сидит на сцене, сидит у стойки бара, бьется о стену так яростно, что ломает нос. Крысы все еще с ней, скалятся, щелкают зубами на всякого, кто подойдет близко, а если поблизости никого, обращаются против самих себя – жрут самих себя, вонзают зубы в свои собственные мягкие брюшки.

Сумеете узнать Лилию? Когда ее лицо и силуэт в зеркале начали растворяться, ее охватила паника. Ей стало ясно: нужно что-то делать, что-то предпринять, иначе моргнешь – и вместо собственного отражения увидишь в зеркале массу серых тварей, неистово жрущих друг друга. Цвета в Лондоне были ярки, как солнце похмельным утром – так ярки, что больно смотреть. Вся эта одежда была сшита специально затем, чтоб ее замечали, чтоб все, кто увидит ее, вздрагивали, шарахались прочь. Лилии очень хотелось выглядеть так же. Темно-русые волосы она обесцветила до снежной белизны, оставив нетронутыми темные корни, и зачесала так, чтобы торчали в стороны, будто нимб. Святая Лилия. Святая Дева, Царица Крыс. Глаза старательно обвела огромными черными кругами. Еще старательнее подвела губы – их блеск просто слепил глаза. Черный костюм был сплошь усеян блестящим хромом, будто тачка пятидесятых годов.

Вот тогда она сделалась видимой. Могла различить себя, глядя в зеркало – ослепительную блондинку в черном…

И в крысах. В крысах с головы до ног.

Мать полагала, что выглядит она, словно труп.

Теперь ее могут видеть все – по крайней мере, все, до кого ей есть дело. Она на виду, она спит с парнем, играющим на басу – ну, по крайней мере, ломается с басом на сцене. На нем черные джинсы в облипку и пиджак из золотого ламе[72] на голое тело. Он на год старше нее. Обоим еще нет двадцати. Оба – дети. Их кожа, несмотря ни на что, блестит, как новенькая.

При первой встрече Лилия просто испугалась его. Теперь она стала зримой, но это далось не даром. Обычно крысы держали всех на расстоянии вытянутой руки – в лучшем случае. Поэтому, как бы отчаянно она ни вешалась на парней, ее избегали. Понимали, что крыс следует опасаться, хоть и не видели их, и даже не подозревали об их существовании. А сами себе – и друг другу – говорили, будто всему виной ее подлость, лживость, стервозность и эгоизм. И это было правдой, Лилия знала. Но на самом-то деле все они просто боялись крыс.

Но когда к ней подошел Крис, крысы отступили в сторонку. Попятились при его приближении, опустили глаза, отвернулись, точно стесняясь внезапно унявшейся ярости. В нем чувствовалось нечто очень знакомое, но Лилия была слишком озадачена странным поведением крыс, чтобы задуматься, что же. Крис был невелик ростом, тощ и так бледен, что Лилии жутко захотелось ударить его и посмотреть, как на этом лице, изборожденном резкими морщинами, следами бессонницы и сигаретного дыма, усеянном прыщами от подбородка до лба (один воспален и красен), набухает багровый синяк. А когда он заговорил, она едва сумела понять его – так глубок оказался голос, так неразборчивы гласные…