За тихой и темной рекой

— Понятно, — Анисим Ильич упал на стул. Выходит, цирюльник рисковать не стал. Оно и понятно. Старика не увидел. Ломать замок, да после того… — Да, не вовремя я у вас там оказался. А?

— Где, — неуверенно дал о себе знать Ярыгин, — ваше благородие?

— Пошли вон!

— Куды?

— Вон, я сказал! — прикрикнул Кнутов, и Ярыгин с Кандыкиным вмиг испарились из кабинета.

Анисим Ильич некоторое время в раздумьях раскачивался, сидя на стуле. «Любопытно, — рассуждал сыщик, — это каким же образом цирюльник-японец смог навести мосты с Пантелеем Дерябкиным? И когда? Разве, во время пребывания последнего во Владивостоке? Мало ли за какой надобностью купец мог послать своего человека в Приморье. У Кириллы Игнатьевича и во Владивостоке, и в Хабаровске есть магазины. А купить Пантелея можно было с потрохами и за дырку от бублика. Ай да япошка, каков шустрец…»

Размышления Анисима Ильича прервались неожиданным и весьма странным образом. Из коридора послышались громкие голоса, гневные выкрики и угрозы. Следователь хотел выйти и приструнить нарушителей порядка, но двери распахнулись сами, и в кабинет ворвался младший следователь Селезнёв:

— Анисим Ильич, тут к вам…

— Кто? — Кнутов почуял недоброе.

Крики из коридора доносились уже более явственно.

— Мадам Бубнова. То есть вдова купца Бубнова! Очень, знаете ли, не в духе.

— Это ж сколько можно над людьми-то издеваться? — летел из коридора знакомый голосок. — Где этот следователь? Где этот сатрап? Чем он занимается? В кабинете прячется?

— Чего это она?

— Требует, чтобы вы прямо сейчас занялись её мужем. То есть убитым…

— Так мы этим и занимаемся!

— Она не верит!

Кнутов кивнул на двери:

— Селезнёв, скажи, меня нет!

— Как же так, Анисим Ильич? — Харитон Денисович растерянно развёл руки и быстро заговорил: — Вы же есть! Я и подтвердил… Она выбьет дверь и проверит! Она такая… И к тому же я не могу лгать! Для меня это, как-то… К тому же она и так ворвётся!

Пока младший следователь что-то бормотал в своё оправдание, Анисим Ильич ринулся к окну, распахнул рамы и взобрался на подоконник.

— Селезнёв! Жду тебя у себя! Теперь пусть заходит! Можешь говорить правду! — с этими словами старший следователь Кнутов спрыгнул на землю и бросился наутёк вдоль по Большой улице, размахивая руками, пытаясь привлечь внимание свободных извозчиков.

Анна Алексеевна с негодованием смотрела на служителя морга, старика лет шестидесяти в поношенном сюртуке и с гусиным пером за ухом.

— Вы меня пропустите или нет?

— Никак не можно, барышня, — сопротивлялся шморгающий носом мужичок. — Только с соизволения его превосходительства господина губернского полицмейстера.

— И где мне его прикажете искать? — Анна Алексеевна не сдержалась и в гневе топнула ножкой по деревянному настилу. — Вы что, смеётесь надо мной?

— Ни в коем случае, барышня. Но порядок есть порядок. И зачем вам туда? Поверьте мне, окромя нервного переживания, никакой радости…

— Не вам судить… Я хочу увидеть поручика Рыбкина. Он здесь?

— Где же ему быть? Как утром привезли, так мы его отдельно и положили. От остальных, прочих. Только вам туда спускаться никак не следует, — настойчиво повторил старик.

Мысль посетить морг к дочери губернатора пришла неожиданно. После ухода Олега Владимировича она металась по комнате, не зная, как поступить. Порывалась отправиться к «Мичуринской», подняться на второй этаж и постучать в дверь двести двадцать шестого номера. Но что она скажет Белому? Что любит его? Господи, да она никогда и никому сих слов не говорила. И не хочет. Зачем тогда ехать? Просто, чтобы его увидеть? Да Белый не захочет понять, для чего она приехала! И к тому же кто сказал, что он будет в нумере? Искать по всему городу советника, опрашивая всех встречных и поперечных? Нет уж…

Анна Алексеевна ходила по комнате взад-вперед и не заметила, как подол платья захватил письмо. Зашуршала бумага. Только тогда девушка вспомнила о Рыбкине. Решение пришло моментально. Она стремительно переоделась, вызвала кучера и вот уже битый час не могла пробить стену непонимания…

— Вы что, не знаете, с кем имеете дело? — ножка снова топнула по настилу.

— Как же не знаем, Ваше благородие. Однако, не положено. Вот приезжайте с письмом от его превосходительства… А так нельзя. Да и признаться, — служитель морга перешёл на шёпот, — не нужно вам этого видеть.

— Он что, — робким, сорвавшимся голосом поинтересовалась Анна Алексеевна, — обезображен?

— Отчего? Нет. Вовсе даже наоборот. Только, неправильно это, когда мы, старики, землю топчем, а молодёжь хороним. Красивый он, поручик. Лежит, будто спит. Скольким бы девкам мог головы вскружить? Семью бы завёл, детишек. А вот теперича всё. Десять локтей в глубину, да крест над могилкой. А Вы, ваше благородие, часом не слыхали, мол, он поэзию сочинял?

— Да, стихи, — тихонько и рассеянно подтвердила Анна Алексеевна.