За три мгновения до свободы. Том 1

Нескольких минут хватило, чтобы падающая с неба, будто просеянная сквозь мельчайшее сито вода поглотила удаляющийся берег, размыв его очертания и превратив его лишь в воспоминания. Восемьсот двадцать четвертый поднял воспаленные от бессонных ночей глаза, пытаясь в последний раз разглядеть то, что еще недавно было берегом. Он не смог различить ни земли, ни горизонта – ничего, за что мог бы хоть как-нибудь зацепиться взгляд. Холодная и мрачная серость неба окончательно слилась с бездонной серостью моря. Теперь весь мир вокруг окрасился свинцом, таким же тяжелым и безысходным, как сковывающие руки невольничьи цепи.

Изможденный событиями последних нескольких дней, невольник закрыл глаза, и окружающая его реальность растворилась в шуме дождя и волн, уступая место тяжелой и болезненной тьме забытья, не приносящего отдыха ни утомленному телу, ни истерзанным чувствам.

Когда Восемьсот двадцать четвертый пришел в себя, вокруг царила все та же беспросветная мышиная серость. Грубая арестантская роба напиталась влагой до самой последней нитки. Пальцы на ногах и руках побелели и стали похожи на сморщенный изюм. До крови стертые металлом запястья и щиколотки опухли и воспалились. Любое, даже самое незначительное движение вызывало нестерпимую боль, которая, как по оголенному нерву, передавалась по общей цепи всем прикованным к ней арестантам. То там, то здесь стоны и крики боли сменялись отборной руганью. Промокшая насквозь одежда выстуживала измученную плоть до мозга костей, вызывая неуемную дрожь и стук зубов, который, казалось, был слышен даже обитателям морского дна. На жесткой палубе ограниченные в движениях тела быстро затекали, всякая попытка пошевелиться простреливала онемевшие конечности тысячами острых иголок.

Доведенные до крайнего состояния арестанты мечтали теперь только об одном – о тепле и сухой одежде. Даже Крепость – зловещая, еще недавно внушавшая животный ужас – уже не страшила. Она положит конец этому бесконечному пути с его нескончаемым дождем, холодом и нечеловеческими страданиями.

Восемьсот двадцать четвертый страдал не меньше, а может даже и больше остальных. Он знал, что на него смотрят. И потому не мог позволить себе проявлений слабости. Он не мог выстонать и выкричать свою боль. Еще недавно он был для них символом, знаменем, он был для них олицетворением будущего… Он был для них всем! И вот теперь он ничем не отличался от них самих. Те же цепи, та же серая рваная роба, что и у них, тот же номер на лбу. Но даже сейчас он оставался их надеждой. Господи, как же тяжело быть надеждой, когда сам находишься на краю безнадежности!

А еще, в отличие от всех остальных, Восемьсот двадцать четвертый слишком хорошо знал, что такое Крепость. И знание это не придавало оптимизма. Крепость поглотила сотни его заклятых врагов и тысячи верных друзей. Назад не отдала никого. Теперь к Крепости лежал и его путь. Конец этого пути был ясен и неизбежен. Но где лежало его начало?

Восемьсот двадцать четвертый вновь закрыл глаза, мучительно пытаясь понять, где была та развилка, которая привела его сюда? Где, а главное – когда начался его путь к Крепости? Может в тот миг, когда он согласился на ту роковую встречу? Или раньше, когда он решился на открытое противостояние Императору? А может вообще задолго до того? Когда Император еще не был Императором, а страна еще не превратилась в Империю? В попытках найти ответы на этот вопрос его воспаленный мозг вновь и вновь обращался к самым глубинным и потаенным уголкам памяти, вырывая из нее то отдельные моменты, то целые пласты прожитой жизни, дробил их в какой-то невообразимой мельнице на отдельные лица, слова, мгновения и чувства и как в калейдоскопе складывал из них новые замысловатые картины. В них перемешались причины и следствия, прошлое и настоящее, живые и мертвые. И в этом хаосе вдруг зародилась мысль, не имеющая пока еще четких очертаний, мысль, не выразимая словами, а лишь ощутимая на тончайшем уровне восприятия. Она понемногу крепла, росла, ширилась, набирая вес и плотность. Вокруг нее, как звезды в галактике, стали выстраиваться обломки калейдоскопа, делая очевидным то, что раньше было скрыто. Простота открытия удивила и испугала. Не было никакой развилки! И никуда он не сворачивал. Он сам с самого начала, каждый день каждым своим словом и каждым поступком упорно прокладывал дорогу к Крепости. К Крепости, которую отчасти сам же и создал!

Глава 2. Конец Династии.