За три моря. Путешествие Афанасия Никитина

Вдруг он, как надломленный, согнулся пополам – в горле у него торчала стрела. Взяв из его рук пищаль, Никитин послал пулю на берег. Снова раздался крик, и Афанасий понял, что попал в цель.

Ветер усилился, паруса натянулись, и корабль поплыл быстрее.

– Уходим! – крикнул Никитин.

Татары скакали вдоль берега, пуская стрелы, но скоро отстали.

Настало утро. Татар нигде не было видно. Но исчезли и русские ладьи. Весь день корабль осторожно пробирался по узким протокам мимо низменных, поросших бурыми камышами островов и заводей, где доцветали последние желтые кувшинки и белые водяные лилии. Плыли мимо узких песчаных кос, где не умолкали всплески и резкие крики бесчисленных водяных птиц.

Несколько раз слышали, как в зарослях камыша шумели кабаны. Над кораблем гудели и жужжали тучи комаров, мух и слепней.

Никитин послал мальчика-прислужника на мачту, а сам, стоя на носу, вглядывался в покрытую дымкой даль. Все было напрасно: русские ладьи исчезли.

В полдень корабль остановился у пустынного островка. Никитин с Кашкиным снесли тело Кири Епифанова на берег и там зарыли его. Постояв молча у могилы, они вернулись на корабль.

Опять поплыли вниз по течению.

– Если застрянем, татары нас голыми руками возьмут, – говорил посол.

Он опасался мелей. На носу все время стоял человек и измерял дно. Так плыли два дня.

На ночь заходили в ильменя – длинные и узкие заливы между песчаными грядами. Там и останавливались, но костров жечь не решались.

Наступил третий день. К полудню протока стала шире, берега расступились, подул свежий соленый ветер, и комары сразу исчезли. Все шире становилась водяная дорога, все дальше уходили берега.

Наконец корабль вышел на широкий простор. По мутной зеленоватой воде ходила крупная рябь, ветер гнул камыши на узких отмелях.

Первое море

– Ну, вот и море! Прорвались, Афанасий! Теперь найти своих, и все обойдется, – сказал дед Кашкин.

Корабль плыл уже в открытом море, но нигде не было видно ни одного паруса.

– Парус вдали! – вдруг закричал дозорный.

– Наши! – обрадовался Кашкин.

– Погоди, дед, радоваться: может, татары, – заметил Никитин, пристально вглядываясь в зеленоватую даль.

На всякий случай посол приказал приготовиться к бою. Но скоро увидели, что это русская ладья. Никитин и Кашкин хотели было отправиться к своим, но Асан-беку не терпелось самому узнать новости. Он послал к ладье душегубку, и скоро на корабль прибыли Юша, Артем Вязьмитин и самаркандский купец Али-Меджид.

Они были босые, в порванной одежде. На лице у Артема виднелись страшные кровоподтеки и синяки. Голова его была обвязана грязной тряпкой.

– Всё взяли, всё пограбили, окаянные! – торопливо заговорил Юша. Губы его дрожали.

Афанасий опустился на скамью и закрыл лицо руками.

– Говори, как было, – прошептал он.

– Как начали стрелять, – стал рассказывать Юша, – наши отстреливаться стали и на весла налегли, да разошлись с вами. Ваш корабль да большая ладья прямо пошли, а мы влево подались и застряли на язу[27]. Тут набежали татары и всё пограбили, а нас повязали да на берег стащили. Там день и ночь пролежали мы. А на другое утро, смотрим, тянут к язу большую ладью. Все добро из нее вытащили, а нас туда посадили и велели уходить. А на меньшей они сами вверх поплыли. Увезли на ней и товары, и четырех товарищей: Ждана Ряцева, Федю Сидельникова, Серегу Крапивина да Ерему Малинина.

– А как большую ладью захватили? – спросил Никитин.

– А на большой дяденька Артем был, он скажет, – ответил Юша.

– Да что сказывать-то? – пробормотал хрипло Вязьмитин. – Что было, то прошло.

– Что ты, Артем! Придем в Дербент[28] либо в Шемаху, а там государев посол Василий Папин. Мне ему отписать придется, как что было. Говори, сделай милость, – попросил Никитин.

– Мне что, я скажу, – нехотя согласился Вязьмитин. – Вот Юшка сказал до меня: как начали татары стрелять, потеряли мы корабль из виду, а потом и с меньшей ладьей разминулись. Шли ходко, попали в быструю и глубокую протоку. Всю ночь шли и полдня шли. Всё вас смотрели, а голос подать боялись. К закату на широкую воду, к морю, вышли. Тут бы нам на ночлег стать, якоря бросить, да услышали мы татарские голоса, погнали было дальше, да на мели и стали. Вдруг набежало на нас татарья видимо-невидимо… Ну, набежали, стали вязать. Я было в драку, да они побили сильно, зубы вышибли. А потом потянули ладью вверх, к язу, нас же грести заставили, и к утру до язу добрались. Пограбили всё, четырех в полон взяли, а нас отпустили. Мы просили, чтобы назад, вверх, пропустили, – какие-де мы без товара купцы, нам и Шемаха-де не надобна, – а они смеются: «Вас пустишь, а вы на Москву весть подадите». Так и не пустили… И твое все взяли, – закончил Артем свой рассказ.

– Что делать, не ведаю! С чем за море идти? – горевал Афанасий. – Все, что ограбили, в долг взял. Вернуться в Тверь – самому в петлю лезть. Посадят меня в яму[29]купчины тверские!

Пока Никитин расспрашивал земляков, купец из Самарканда Али-Меджид разговаривал с шемаханским послом Асан-беком. Потом он подошел к Никитину и вынул из-за пазухи помятую, покоробленную тетрадь.