За тридевять планет

Нам тоже было жаль Ивана Павлыча. Но мы ничего не сказали. Только потоптались, повздыхали и занялись каждый своим делом.

IV

Но читатель, должно быть, рвется в космос… По правде сказать, я и сам испытываю нетерпение. И то взять в расчет — земные дела известны каждому, от них у нас бока не перестают болеть, а вот космос… Э-э, космос великая штука, читатель, в чем ты сам убедишься, если у тебя хватит терпения прочитать еще хотя бы десяток-другой страниц.

Скоро нам сообщили, что корабль почти готов и лампы приделаны, да не одна, а две или три, значит, насчет скорости и прочих удобств можно было не сомневаться, оставалось поехать туда, занять место в кабине, последний раз глянуть в иллюминатор и нажать на пусковой механизм. Так все и было, без каких-либо отклонений в сторону, но случилось это гораздо, гораздо позже… А пока я жил на Земле, встречался с людьми, работал, словом, занимался обычными, так сказать, земными делами.

Между прочим, статью Эриха Деникена (хлопцы все-таки упорно произносили его фамилию на русский манер) передали по местному радио. Ну, скажу вам, это была настоящая сенсация. После этого вряд ли у кого осталось сомнение, что мы, земляне, далеко, далеко не одиноки. Пошли прения. То тот, то другой так и рвутся к микрофону. Мне проходу не дают. «Как ты, Эдя? Скоро ли в космос, Эдя? Не задавайся, Эдя!» — подобные вопросы и советы сыпались со всех сторон.

Тренировки, особенно пробежки, прерывались буквально на каждом шагу. Бывало, только выбежишь за ворота, кто-нибудь уже поджидает тебя в переулке. Чаще всего это были огольцы во главе с Федькой, братом моего соседа и друга Семена.

— Бежит!

— Аж пятки сверкают!

— А далеко-то, я думаю, и не пробежит. Кишка тонка!

— Как же тонка, когда человек на другую планету летит! Эх ты-ы, голова!

И все в этом роде.

От приглашений отбою не было. Если бы я увлекался этим делом, то каждый день ходил бы пьян и нос в табаке. Но к спиртному я сызмальства не приучен.

Придешь, посидишь, ну выпьешь граммов двести-триста, и все, точка.

Впрочем, однажды все-таки засиделся. На проводах капитана Соколова, брата Фроси. Уезжал он, помнится, в первых числах августа. По этому поводу, то есть по случаю отъезда, тетка Пелагея устроила небольшой сабантуй. Пригласила Ивана Павлыча, его жену Макаровну, деда Макара, инженера Шишкина, моего соседа и друга Семена, механика Кузьму Петровича, ну и меня, разумеется. Без меня теперь какой сабантуй.

Когда я пришел, все были в сборе. И стол был уже накрыт. Капитан Соколов ходил по двору (стол накрыли на веранде) и потирал руки, как бы предвкушая что-то страшно забавное. Взгляды всех остальных были обращены на репродуктор, стоявший на подоконнике.

— Ну-ну, послушаем! — подмигнул мне капитан Соколов.

— Сейчас… Сию минуту… — Дед Макар, нарядный и торжественный, в рубахе-косоворотке, подпоясанной тоненьким витым пояском, приблизился к репродуктору, примостился рядышком и навострил уши.

И правда, не прошло и минуты, как из репродуктора посыпались знакомые слова. Передачу вел Андрюха, наш брат, тракторист, увлекавшийся всякой художественной самодеятельностью.

— Внимание, внимание! Передаем интервью с дедом Макаром. Не бойся, дед, это микрофон, он не кусается.

— А что его бояться? Мы, слава богу, и не такое видывали, и ничего… Ну иногда, конечно, случалось, чего греха таить. Жизнь — она ведь и есть жизнь, тут, что ни говори, а всяко бывает.

— А как насчет космоса, дед? Как, по-твоему, есть там что-нибудь или так, одна видимость?

— Да как сказать… Наверно, есть, коли все туда рвутся. И ученый этот… видать, голова!

— Какой ученый? Их много.

— Ученых много, а голова — одна! — Дед кашлянул — для солидности, должно быть, и продолжал: — Я так понимаю, там перво-наперво надо, это самое, правильную жизнь учредить. Когда я здоровкался за ручку с Михаилом, значит, Ивановичем, он так и сказал: «Перво-наперво, это самое…».

В репродукторе что-то заскреблось, потом засипело, и он умолк. Каждому, кто знаком с техникой, стало ясно, что заговорит он не скоро.

— Ну, отец, ты и даешь! — заметил Иван Павлыч.

— Так они ж, кобели, как пристанут, не отобьешься. Гур-гур, только и слышишь.

— Все верно, дед, — поддержал деда Макара капитан Соколов.

— Особенно насчет жизни… Ну, вылитый секретарь! — вставила словцо Фрося. Она как раз внесла бутылки, запотевшие в погребе, три или четыре, не помню сейчас, кажется, четыре.

— А что? Полетел, так давай, это самое…

— А если они не хотят?

— Как это не хотят?

— Да так, не хотят, и все тут! — уставила руки в боки ехидная Фрося.

— Не может этого быть! — возмутился капитан.

Дед обрадовался поддержке с фланга.

— Не может быть, верно, потому как правильной жизни должны хотеть все.

Но Фросю и это не убедило.

— А если все-таки не хотят? — сказала она с вызовом.

Дед Макар задумался. Думал он не долго, но както мучительно, потом сказал: — Если не хотят… Что ж, сперва не хотят, потому как глупые, не понимают, а потом поймут… Телок сперва тоже не хочет сиську сосать.

Все засмеялись.

— Молодец, дед, вывернулся! — похвалил капитан.