За тридевять планет

«А Фроси-то на тех планетах может и не быть, — подумал я. — Да и наверняка ее там нет, на тех планетах, это даже глупо — сто тридцать миллиардов Фрось!». Мне стало как-то не по себе. К счастью, тут я вспомнил о долге, о том, что не я, так кто-то другой, а полетит, должен полететь, иначе нельзя, и решительно отмел, точно отрубил, все сомнения и колебания. На душе сразу отлегло.

«Ваялся за гуж, не говори, что не дюж, Эдя! Да и поздно, поздно… Карета подана, бойкие, необгонимые кони нетерпеливо бьют копытами, и мир, все человечество, только и ждет, когда ты гикнешь на них, стеганешь по ним кнутом и полетишь, полетишь в неведо мые просторы», — так, несколько высокопарно, рассудил я, подбадривая себя. Помню, мне это и самому понравилось, особенно про коней, нетерпеливо бьющих копытами, и про человечество, которое только и делает, что ждет, будто ему больше делать нечего. В тот момент я искренне пожалел, что нет аппарата, который бы записывал мысли. Ведь зачастую мы думаем умнее, чем говорим. Куда умнее!

После обеда я почувствовал, что изрядно отяжелел и что мне, пожалуй, надо бы отдохнуть. Я так и сделал. Разулся, прилег на диван и скоро уснул, крепко уснул, но спал недолго, минут тридцать, не больше.

Когда я проснулся, тетки Сони уже не было, смоталась куда-то к соседям, должно быть… Мне жаль было уходить, не простившись с нею, но и задерживаться я не мог.

И вот тут-то опять случился конфуз или что-то вроде конфуза. Ноги мои вдруг стали ватными. Не слушаются, и хоть ты что. У меня было такое чувство, будто я разрываюсь на две части: мысль рвется, а ноги не пускают. Но я и тут пересилил себя и пошел, пошел, улыбаясь встречным, мысленно прощаясь с дорогими мне местами.

Шишкин, конечно, догадался, что со мной творится что-то неладное. Он потрепал меня за волосы, похлопал по плечу, словом, подбодрил, как мог, потом поднес стаканчик вина, сдобренного для крепости спиртом, а за полчаса до отъезда заставил проглотить две или три успокаивающие таблетки. Настроение у меня, и правда, поднялось. Во всяком случае, когда наступила решительная минута, я сам, без всякого принуждения, залез в машину и захлопнул за собою дверцу.

Глава четвертая

И все…

Дальше было два слова — «шофер нажал», и на этом последняя запись обрывалась.

Я не знал, как быть. Потом сел и написал письмо Шишкину. Поблагодарил за посылку и дипломатично завел речь о том, что, мол, это за бумага, откуда она взялась и не остались ли у вас еще какие листы. Если, мол, остались, шлите сейчас же. Немедленно. И боже вас упаси порвать, утерять или пустить на какую-либо нужду хоть листок или обрывок листка.

Через месяц пришла другая посылка. На этот раз листов было больше, гораздо больше. И бумага отличалась от прежней. Она была не розоватая, а голубоватая и качеством, кажется, получше. Я начал читать — и уже не мог оторваться.

Правда, кое-что меня и огорчило. Как читатель помнит, третья глава кончается на том, что Эдик поехал…

Куда? Зачем? Об этом мы можем только догадываться… Если в Звездный городок (поверим Шишкину), тогда другое дело. Но тут встает новый вопрос: почему не рассказать о Звездном городке, как он рассказал о деревне и деревенщиках?

Впрочем, возможно (даже наверняка), Эдик и рассказал, куда поехал и что с ним было там, куда он поехал. Возможно, это и составило содержание четвертой главы, которая была задумана, но осталась неосуществленной, трудно сказать… Однако чего нет, того нет, а на нет и суда нет. Пропустим и мы какой-то период из жизни Эдика Свистуна (во всяком случае, до тех пор, пока не обнаружатся новые документы) и перенесемся вместе с ним сразу за многие-многие миллиарды километров.

Итак… Но это уже не я — это Эдик продолжает свое повествование. Ему я и передаю слово.

Глава четвертая «Что ни говори, Эдя, а тебе явно повезло», — говорю я самому себе

I

Итак, я на другой планете.

Механизмы сработали, как часы, и мой корабль опустился в большом лесу, состоящем из берез и сосен.

— Э-э, да я, кажется, проголодался! — сказал я и, достав разноцветные питательные тюбики, приготовленные еще на той планете [3], утолил голод.

Потом я наклонился к иллюминатору и стал наблюдать за окружающей действительностью. Березы и сосны слегка покачивались. Это, конечно, ветер их покачивает, а ветер возможен лишь при наличии атмосферы, подумал я.

Потом я заметил, вернее, не заметил, а словно бы почувствовал некое движение — как будто что-то мелькнуло и пропало, и больше не показывалось, и я решил, что это просто-напросто мне почудилось.

Однако я не ослабил, а, наоборот, удвоил внимание и скоро убедился, что на планете, куда я попал, есть кое-какая жизнь. В иллюминатор я видел зеленые листья берез, сами белокорые стволы, похожие на мраморные колонны, видел усыпанные шишками ветви сосен и дальше, вернее, ниже — какие-то тропинки, проторенные неведомо кем. Я подумал, что это наверняка млекопитающие. Ни птицы, ни тем более насекомые не способны проторить таких тропинок.