За тридцать тирских шекелей

Ситуация резко изменилась. Было возбуждено уголовное дело и передано из районной прокуратуры в городскую, старшему следователю Сазонову, который специализировался на уголовных делах о преступлениях сотрудников милиции. Теперь он вызывал фигурантов проверочного материала не для объяснений, а для допросов. Они подписывали предупреждения об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, но повторяли всё то же самое, что говорили раньше: находился в другом месте, о происшедшем узнал со слов других, когда все уже произошло… Никто не видел, как Рутков доставал маленький пистолет в автобусе, но все были убеждены, что, во-первых, нетабельного пистолета у подполковника быть не могло по определению; во-вторых, если бы вдруг каким-то образом он у него случайно и оказался, то был бы немедленно сдан куда положено; и в-третьих, уж конечно, ни при каких обстоятельствах не предлагался бы стажеру, не получившему право на использование огнестрельного оружия! Таким образом, показания стажера Глумова не подтверждались.

Решающий допрос Руткова длился несколько часов. Подполковник милиции, который за долгую службу разоблачил сотни мнимых алиби и ложных версий защиты, опроверг сотни хорошо продуманных объяснений, конечно, был готов к этому! Он в деталях рассказал, как вошел в комнату, что увидел, какие команды и в какой последовательности подавал, что делал и как реагировал на законные приказы Молоток, как он внезапно вытащил маленький, так называемый «дамский» пистолет, который ничуть не менее опасен, чем любой мужской…

Рутков говорил уверенно и спокойно, у него не было ни сбоев, ни противоречий, ни каких-то зацепок, которые могли дать въедливому и настырному советнику юстиции Сазонову, который отправил в Нижний Тагил[17] не один десяток его коллег, почву для того, чтобы подтвердилась версия Глумова. Хотя он и пытался это сделать.

– По каким признакам вы определили, что задерживаемый действительно намеревается воспользоваться имеющимся у него оружием и выстрелить в вас? – спросил Сазонов в конце допроса, когда пришло время ловить подозреваемого на проговорках и неточностях.

Рутков пожал плечами.

– Во-первых, личность гражданина Черемисина отличается особой опасностью – задерживали мы его за разбойное нападение на квартиру, а во-вторых, он уже прицелился в меня и пытался произвести выстрел, но пистолет заклинило, он передернул затвор, выбросив негодный патрон, и если бы я промедлил, то вы бы не могли сейчас меня допрашивать!

– Но на выброшенном патроне не было следов осечки! По заключению эксперта, он совершенно исправен и пригоден для выстрела!

– Я и не утверждаю, что пистолет дал осечку. Очевидно, патрон перекосило и затвор заклинило. Поэтому Черемисин избавился от него и следующим выстрелом имел возможность меня убить…

Прокурорский классный чин «советник юстиции» равен специальному званию «подполковник милиции». Оба подполковника раскрывали преступления, оба имели большой опыт и высокую квалификацию. Оба руководствовались инстинктом охотника, оба терпеть не могли, когда преследуемая дичь обрывала след и уходила от погони. И вот сейчас они схватились между собой. И один из них выиграл. Но не тот, кто на это рассчитывал!

– Что ж, можно согласиться с вашим выводом о намерении Черемисина стрелять в вас! Если бы не эта деталь, маленькая, но очень красноречивая, то подтвердить истинное намерение применять оружие было бы довольно сложно, – с некоторым разочарованием произнес Сазонов, заканчивая допрос, в ходе которого ему не удалось пробить брешь в выстроенной подозреваемым стене защиты…

Лобов, не сумевший вначале оценить трюк старшего товарища с выброшенным патроном, пришел в восторг.

– Теперь я понял, что мне еще учиться и учиться! – сказал он, чокаясь с наставником за скорейшее прекращение уголовного дела. А все шло именно к этому.

Сазонов провел очные ставки Глумова со всеми, кто ехал в автобусе: с операми Рутковым, Лобовым, Федосеевым, Говоровым, с участковым Шейко и двумя пэпээсниками. Все семеро с презрением опровергли его утверждения.

Надо сказать, что на стажера эти очные ставки произвели сильное впечатление: получалось, что все против него. И на другой день он зашел к начальнику отдела с рапортом на увольнение.

Рутков пригласил Лобова, как наставника молодого человека, они сели по одну сторону стола для совещаний, Глумов – по другую.

– Послушай, Виталик, вдумайся: если рассуждать так, как ты, то ни одного бандита мы не сможем прищучить, – начал Рудков. – Потому что он делает все, лишь бы соскочить, уйти от ответственности. Он врет, запугивает свидетелей, может даже убить того, кто ему мешает. А мы, если будем только зачитывать ему УПК – мол, дача признательных показаний смягчает ответственность, то он нас за дураков держать будет… А с дураками разве откровенничают? Разве раскрывают им самые черные, стыдные уголки своей натуры, разве рассказывают страшные тайны, от которых кровь в душах стынет? Ну, вдумайся, ты ведь не глупый парень, только опыта у тебя пока нет…

Но Глумов только качал головой: