За туманом

Мы долго гуляли в этот вечер по берегу. Море с тихим шорохом ласково трогало льдины, лежащие за чертой прибоя, пылал закат. Лёгкий влажный ветерок шевелил выбивающиеся из-под шапочки волосы девушки. Я никак не мог наглядеться на её тонкое задумчивое лицо, тонул в синеве грустных, чуть прикрытых ресницами глаз. Чувствовал руку, мягко опирающуюся на мой локоть, бедро, касавшееся меня. Это было какое-то наваждение, колдовство. Мне казалось, что я понимаю сейчас молчание гор, шелест тайги, шорох прибоя, пронзительные крики чаек, шёпот ветра и усталую тишину заката…

И полонила моё сердце Оксанка-докторша. Забыл я и отчий дом, и друзей-товарищей, и свою дененощную работу, еще не так давно делавшую меня счастливым. Уже не спрашивая, нас соединяли телефонистки. Они на память знали, как мы работаем, и прикидывали по времени, дома ли врачиха и молодой механик, или всё ещё на работе?

Петр Ильич, капитан прикомандированного к рыбобазе сейнера, стоило мне показаться перед заходом солнца на пристани, прятал в бездонный карман штормовки принесённую мной бутылку спирта и рявкал в переговорную трубу: «По местам стоять! С якоря сниматься! Машина, самый малый вперёд!». До Октябрьска всего лишь восемнадцать километров морем.

Когда Оксана выбиралась в Кривую Падь, мы, бывало, не спали по трое суток.

— Что-то, Михал Андреич, у вас глазки совсем провалились, — шутили сезонницы.

— Нельзя так много работать… Хи-хи-хи! Высохли уже совсем, почернели, на грача похожи стали…

А я носился по цехам без устали, не чуя под собой ног. И всё у меня, как никогда, спорилось и ладилось…

* * *

Когда я пытаюсь восстановить в памяти те мгновенно пролетевшие четыре месяца, то с удивлением понимаю, что, кроме Оксаны, ничего из происходящего вокруг, не могу вспомнить.

Какие-то вспышки счастья, обрывки, отдельные картинки… Как за рулём отцовского мотоцикла, когда ночью превышаешь все допустимые пределы скорости: дорога становится узкой, окружающее сливается в разноцветное пятно, а перед глазами — только освещённая фарами серая лента асфальта, стремительно летящая тебе навстречу. И такое же упоение…

* * *

— Ты же знаешь, что я никуда не уйду… Я просто не смогу прожить эту ночь без тебя… Я искал тебя, ждал… А ты меня гонишь…

— Закрой дверь… Сними очки… Можно, я потрогаю твои губы?.. Подожди, я сама… Прошу тебя, не торопись…

* * *

— Как его зовут? — закуривая вторую папиросу подряд, поинтересовался я.

— МышкО, (она меня сразу же стала так называть) ты не знаешь, куда могли подеваться мои тапки?

— Как его зовут?..

Оксана какое-то время молчит, собирая разбросанную по всей комнате одежду, затем, вздохнув, тихо отвечает:

— Его зовут Степаном, мы вместе учились в школе.

— Ты его любила?

— Не знаю, — укладывая волосы, Оксана держит во рту шпильки, и голос её звучит невнятно: «ненаю».

— Тогда казалось что, да… любила, — справившись, наконец, с непослушными волосами, поясняет она.

— Я была глупой девчонкой…

— И что было потом? Ты только не подумай, что я тебя ревную к прошлому, — спички, почему-то ломались и не хотели зажигаться.

Оксана, обойдя кресло, обнимала сзади, положив подбородок на мою голову. Сидеть в этом положении неудобно, и я с трудом удерживался от того, чтобы не сбросить с себя её руки…

— Потом?.. — Оксана, наконец, отпустила меня. — Потом я уехала учиться в Киев. А Стёпа поступил в военное училище в Херсоне, — она, рассказывала, надевая пальто в прихожей, а я всё так же сидел на стуле, отвернувшись к окну.

Вернувшись в комнату уже одетая, продолжила:

— Мы после школы и не встретились ни разу. Зачем-то продолжаем писать друг другу.

Бурная в первое время переписка со временем перешла в вялотекущую стадию, — она горько усмехнулась.

— Степан пока что один. Пишет, что ждёт…

— Ну, я побежала, — чмокнув меня в макушку, она кричит с порога:

— Покушай обязательно. Я тебя люблю!

— Ксана, подожди, — с трудом отрываюсь я от стула.

— Что, коханый?

— Я без тебя жить не смогу…

* * *

— Ты когда-нибудь видел, МышкО, как по ковыльной степи бегут волны? — Оксана обнажённой ногой рисует в воздухе на фоне белёного известью потолка зигзаг, который, по её мнению, должен изображать из себя волну.

Я любуюсь её загорелой голенью, длинной тонкой ступнёй, ухоженными пальчиками и начинаю мелко дрожать…

— Ты слышишь, о чём я говорю? — переспрашивает она.

— Да… То есть, нет, я никогда не видел степь.

— Когда я сюда приехала, — нога юркнула под одеяло, и взлетела вверх рука, тонкая и изящная как крыло ангела, — меня поразило то, как похоже море на степь.

Одеяло съехало, обнажив плечо и часть белой, как молоко, груди.

— Я сама с Запорожья. Ты что, и на Украине никогда не бывал?

— Не довелось, — сипло отвечал я и начинал нежно целовать глаза девушки, стараясь справиться с ознобом. Волосы Оксаны пахли аптекой, — но украинок очень люблю…

— Что ты со мной делаешь… О, господи!.. Коханый!..

* * *

— Ксана, уже середина лета. Мы встречаемся почти четыре месяца, — я разворачиваю девушку лицом к себе.

— Выходи за меня! — вглядываясь в ставшие родными глаза любимой, я почти кричу, тряся её как былинку: