За твоими глазами

Тони сглотнул и посмотрел на меня, я тоже не хотела, чтобы он договаривал, особенно с учетом «незнакомых девушек» в нашей с ним кровати.

– В общем, мне пришлось оставить учебу и вернуться домой. Мне не оставалось ничего другого, кроме как рассказать обо всем матери. Она каким-то чудом доставала меня из обезьянника, находясь за тысячи километров, – Тони вздохнул и облизал пересохшие губы. – Хоть мама была в панике, но я рад, что она не пошла по легкому пути – отдать меня в дурку. Она не понимала, что со мной происходит, но не хотела ломать мою жизнь в двадцать лет. Так она нашла Еву, обеспечившую мне полную конфиденциальность.

Воистину, конфиденциальность и Ева в моем понимании были словами-синонимами. Я вспомнила вчерашний день и то количество документов, которое пришлось подписать, чтобы узнать правду о Тони.

– Ева сказала, что есть четыре… э-э, личности? – всплыло в моей памяти.

– Да… Я называю их альтерами, – Тони нахмурился, – Купер появляется нечасто, я не очень понимаю его назначение. Ему пятнадцать, и он… хм… обычный подросток.

– У них и возраст разный? – я была изумлена. Мне казалось, что хоть сознание Тони разделено на несколько частей, но все они так или иначе являются его сегодняшним отражением. Да, все же, для меня многое оставалось мучительно непонятным.

– Угу, Купер – самый младший, Леон – старше всех, ему тридцать шесть. А Ян… хм. Скорее, немного за двадцать, точнее не скажу, надо спросить у Евы, у нее есть портреты всех альтеров, – Тони говорил так спокойно о своих идентичностях, словно они были реальными людьми, его хорошими знакомыми.

– Ты с ними можешь общаться?

– Не совсем общаться, скорее, я слышу не свои мысли. Сложно описать словами. На сеансах гипноза получается вызвать ту или иную личность, задавать им вопросы в реальном времени, получается что-то вроде беседы, – Тони поднялся и взял бутылку воды со стола. – Хочешь?

Я покачала головой.

– Днем я не допускаю никого в сознание, это происходит естественно. Ночью я теряю контроль, точнее, так происходило во время учебы и… теперь. Засыпаю, как Тони, а просыпается – Ян или Леон.

– И ты не помнишь, что они делают, когда… просыпаются?

– Абсолютно, – он отпил воды и вернулся на пол, но сел не рядом, а напротив. – Когда началась терапия, и Ева показывала мне записи с сеансов гипноза, я не верил в то, что вижу. Даже мне, убежденному в собственной ненормальности, было дико видеть и слышать их. Если бы ты…

Он замолчал и затряс головой, словно не желая даже допускать в мысли подобное.

– Что, Тони?

– Если бы ты увидела, то не сидела бы здесь сейчас, – сдавленно произнес он, смотря прямо на меня. В его серых глазах появились слезы.

– Ты же хотел, чтобы я знала…

– Я до сих пор не уверен, что это хорошая идея. Мне лишь важно, чтобы ты не винила себя в том, что я сделал. То, что произошло – только моя ошибка, моя вина.

– Даже не твоя, – я прикусила губу.

– Черт, Мэй, не надо меня оправдывать, – он опустил голову и крепко вцепился в свои волосы, почти рыча следующие слова. – Это все равно сделал я, паршивая, конченная часть меня. И хуже, чем твои попытки обелить меня, только твоя жалость.

В какой-то миг мне показалось, что напротив меня уже не Тони, но Леон – таким грубым и циничным я никогда не знала Тони. Я молчала, ошеломленная и обиженная, мне захотелось встать и уйти, но никому не стало бы лучше. Наверное.

– Я не смог сделать тебя счастливой, Мэй. Прости меня, – голос Тони стал тихим, слова запутывались в его пальцах и ладонях, до сих пор скрывающих лицо. Он с таким мучительным трудом проговаривал фразы, делая бесконечные паузы, но я не решалась его прервать. – Я не способен… стать нормальным. Я… болен. Мне лучше быть… одному. Всегда… Не причинять боль, не… мучить таких, как ты. Доверчивых, добрых. Было бы лучше… чтобы ты не приезжала.

Слова Тони были жестокими, но искренними. От первого внутреннего порыва обнять его меня отделила бетонной стеной брошенная им прежде фраза: «Хуже может быть только твоя жалость». Я не хотела обидеть его, как бы мне ни было жаль сломленного и все еще любимого мужчину напротив. Я даже не могла плакать, как бы сильно ни была задета моя гордость. Не чувствуя достаточной силы в себе, чтобы что-то сказать – разуверить его или пообещать банальности, – я встала и спокойно вышла за дверь его комнаты.